Страница 15 из 36
Хасдрубал делает выпад в мою сторону, я кряхчу и поднимаю указательный палец.
- Ха! – он отступает, торжествующе взмахивая мечом. - Получай, леворукий ублюдок!
Я фыркаю и снимаю шлем:
- Может, ты даже выживешь после встречи со мной на арене.
- О, я выживу, - он грозит мне оружием, - а если нет, то утащу тебя в Тартар вместе с собой.
Я смеюсь, запрокинув голову:
- Хотелось бы увидеть, как это у тебя получится.
После этого я показываю на корыто с водой:
- Наслаждайся победой. Сейчас я напьюсь, а затем укажу тебе твое место.
Он хмыкает, но не отвечает, и я, сложив оружие и шлем за пределами круга, иду к лохани.
Зачерпываю ладонями вожделенную воду. Если сегодня так жарко, уверен, во время игр будет еще хуже.
Радует лишь то, что я выйду на песок только на один бой, в отличие от нескончаемых тренировок на жаре.
Хлебая теплую воду, краем глаза замечаю движение. Оборачиваюсь как раз вовремя, чтобы увидеть Друса.
Он появляется из коридора, ведущего в дом, но не пересекает площадку, а останавливается у ворот, находящихся в задней части лудуса.
Телохранителей не видно, он один.
В неизменном кожаном доспехе и, несмотря на невыносимую жару, на его плечах тяжелый серый плащ.
Друс накидывает капюшон, выскальзывает из ворот и исчезает.
Глядя на закрывшиеся ворота, я чувствую сосущее ощущение под ложечкой. Если Друс покидает лудус в одиночку без телохранителей, он идет в место, о котором не должны знать даже его самые доверенные лица. Но ланиста окружает себя телохранителями не для солидности. Пожалуй, для человека его профессии улицы представляют большую опасность, чем для большинства из нас. Тем более когда до Аполлинариев осталось всего несколько дней. Только богам известно, на что способен любой ланиста, включая Друса, чтобы получить преимущество над фамилией соперника еще до начала игр.
- Эй, Севий! – Хасдрубал ударяет мечом по щиту. - Собираешься вылакать все корыто, или мы все-таки будем драться?
- Иду, - выплескиваю воду и еще раз оглядываюсь на ворота. Друс не появляется в собственном лудусе без сопровождения, но выходит в город в одиночку? Качая головой, я поворачиваюсь к корыту и вешаю пустой ковш на стойку.
Возможно, этот человек не так умен, как кажется.
Комментарий к Глава 7
*Мунерарий - организатор игр.
========== Глава 8 ==========
Половина обитателей этого лудуса - жалкие глупцы.
Сегодня начинаются Аполлинарии. Прошлой ночью состоялся праздник, который традиционно организуют перед началом игр, и сопутствующий ему роскошный пир - единственный раз в году, когда гладиаторам позволено сидеть за одним столом с патрициями. Те, кто завтра будет развлекать толпу, становились почетными гостями, а мунерарий следил, чтобы на их столах не переводились изысканные яства и вина.
Конечно же, многие напились до беспамятства.
- О, Бахус! – с набитым ртом простонал Хасдрубал. – Почему я не могу, как богатый гражданин, пить это вино каждый день?
- Потому что ты раб, идиот, - загоготал Квинт.
- Кроме того, - добавил Филосир, - думаешь, богатые римляне наслаждаются этим так, как мы?
- Ты о чем? – не понял Хасдрубал.
- Подумай сам, - сделал большой глоток Филосир, - нам позволено пить вино лишь раз в сезон, а умереть мы можем уже завтра, - он поднял чашу нетвердой рукой. - Разве вино не становится вкуснее от того, что может оказаться первым и последним в твоей жизни?
Согласный ропот прокатился среди мужчин, и мы дружно подняли чаши.
Мы пили и ели вместе с вольноотпущенниками и свободными римлянами, а сегодня половина из нас, особенно новички, чувствуют себя больными и вялыми. Этим идиотам повезет, если Друс не убьет их еще до выхода на арену. К счастью, их соперникам сегодня не лучше, но толпа хочет видеть ярких энергичных бойцов, которые смогут вложить в удар достаточно сил, чтобы разрубить противника пополам.
В туннеле под трибунами Друс рявкает команды и понукает рабов, облачающих гладиаторов в доспехи и подающих им оружие.
Некоторые из бойцов явно заторможены, в то время как Друс резок и напряжен.
Никому бы и в голову не пришло, что вчера он пил наравне со всеми.
Во время застолья, в какой-то момент он оказался рядом и неуклюже помахал рукой у меня под носом:
- Знаешь, гладиаторам не часто удается поесть такое, - пробормотал он невнятно. – Что с тобой? Ты почти ни к чему не притронулся.
Я пожал плечами и откусил кусок инжира.
- Если мои противники собираются на свою голову нажраться, это их дело. А я рассчитываю прожить достаточно долго, чтобы завтра вечером съесть свою баланду.
Друс расхохотался и похлопал меня по руке:
- Ну, вино на этот стол покупал не я, но если тебя завтра убьют, я окажусь в убытке, поэтому продолжай, - еще один неловкий жест, - вести себя правильно.
И он ушел, а сегодня у него ни в одном глазу.
Будь я проклят, но каждый раз когда он оказывается в поле зрения, я не могу отвести от него глаз. До вчерашнего пира я видел его только в лудусе. Среди мужчин, чью жизнь, смерть и то, что между ними, он держит в своих руках. Вчера его окружали не только ланисты и гладиаторы, но и патриции, политики, плебеи. Все помпейское общество собралось на один громадный пир, а я на протяжении всего вечера мог смотреть только на него.
Он одновременно сливался с толпой и выделялся из нее. Пьяный, как плебеи, полный достоинства, как богачи. Смелый и грозный, как гладиаторы, утонченный и элегантный, как патриции.
И здесь, под трибунами амфитеатра, окруженный бойцами и ланистами, он все равно обращает на себя внимание, продолжая оставаться частью этого мира. Невозможно не замечать или отрицать, как гармонично он вписывается в нашу среду, обладая чем-то, что отличает его от всех находящихся здесь мужчин. Дряхлые вонючие собратья по ремеслу только подчеркивают сияющую красоту молодости Друса и то, как гордо и самоуверенно он держится даже среди людей, которые выше ростом. Наблюдая за ним сейчас, могу поклясться, что изысканность, которая позволяет ему держаться с патрициями так дерзко, сейчас бросается в глаза еще сильнее. В обоих мирах: на щедром пиру и в грязных переходах под амфитеатром, он выглядит богом, прогуливающимся среди тех, кто только возомнил себя богами.
Пусть я смотрю на него, как и на любого ланисту, с почтением, граничащим с боязнью, но когда никто, а особенно сам Друс, не видит, я то и дело бросаю на него совсем другие взгляды. Друс возбуждает во мне странное, разгорающееся под кожей, волнение, и это вовсе не страх.
Клянусь левым зубцом Нептуна, я круглый дурак. Трясу головой и отворачиваюсь. Хотя я не попал под чары Бахуса прошлой ночью, сосредоточиться все равно не получается.
Усилием воли я отвожу взгляд - снова - и концентрируюсь на играх и творящемся вокруг хаосе.
Солнце раскалило песок. В коридорах под трибунами, особенно в проходе, ведущем на арену, толпа возбужденных, едва сдерживающихся мужчин, постепенно сменяется равномерным потоком раненых бойцов и победителей схваток, которые по двое, четверо, а то и шестеро ковыляют мимо тех из нас, кому бои только предстоят. Ланисты поносят тех, кто выступил плохо, жалуются на стоимость замены гладиаторов, чьи трупы все еще лежат на песке, и предупреждают оставшихся о последствиях поражения.
Жара усиливается, и в переполненных переходах воздух становится спертым и вонючим. Песок у наших ног потемнел от крови ноксиев, тела которых после свершившегося наказания на арене цепляют крючьями и утаскивают, чтобы уничтожить. Один ретиарий покидает арену победителем, но, сделав три шага, шатается, роняет сеть и припадает на одно колено. Со стоном он неуклюже снимает шлем. Ланиста помогает ему подняться. Еще два неуверенных шага, и гладиатора выворачивает прямо в шлем.
Я морщусь и отворачиваюсь, благодаря судьбу, что он не в моей фамилии, иначе проклятый шлем мог бы достаться мне. Он не первый, кто блюет после боя, и уж конечно не последний, но вонь – это неприятное дополнение к местным испарениям. Слава богам, двух несчастных с развороченными животами уносят быстро, но мерзкий запах остается.