Страница 12 из 36
Друс наблюдает за мной:
- Хорошее, правда?
Я киваю:
- Да. Очень.
- Это фалернианское вино, - он поднимает чашу, - оно не имеет себе равных.
Мне показалось, что он ждет от меня каких-то слов, но он заговаривает снова:
- Думаю, я бы желал послушать стихи. Ты любишь поэзию, Севий?
- Да, - отвечаю я, потому что не знаю, что еще сказать.
Друс подает мне развернутый свиток:
- Тогда прочитай это.
У меня замирает сердце и пересыхает во рту. Прочитать? О, боги! Я ставлю чашу и беру обеими руками:
- Я…
- Давай, - он указывает на свиток и облокачивается на подлокотник, покачивая чашу в тонких пальцах.
- Читай.
Желудок сводит от страха, я отвожу взгляд и смотрю на ряды символов. Значит, это и есть стихи? Где здесь поэзия?
- Я жду, - интонации Друса колеблются между насмешкой и опасным нетерпением.
Я перевожу дыхание.
- Прошу прощения, доминус, - я медленно скручиваю свиток, осторожно, чтобы не помять. - Я не могу.
- Почему?
Я облизываю губы и протягиваю ему свиток:
- Я не умею читать.
Он не выглядит удивленным. Нет никакой реакции вообще, и мне не понятно, о чем он думает, когда переспрашивает:
- Не умеешь?
В ушах застучала кровь.
- Да, не умею.
Неужели все граждане грамотные? Боги, не имею понятия. Получается, я только что выдал себя?
Друс ставит чашу на стол и забирает у меня свиток.
Откладывает его в сторону и складывает руки на коленях.
- Севий, если ты не умеешь читать, - снова называет меня по имени, чтоб ему пусто было, - почему же ты так нервничал, когда я расспрашивал вас утром о письме?
Едва не поперхнувшись, я отвечаю:
- Я новичок в лудусе, - я прикусываю губу, - мое место в фамилии еще не совсем понятно. Если человек, который провел здесь гораздо больше времени, решит спасти свою шкуру, то как мне, не успевшему доказать верность тебе и остальным людям фамилии, защитить свое доброе имя?
- Ты же понимаешь, что это те же самые люди, - без выражения говорит он, - которые избили тебя в первую твою ночь здесь.
В груди все сжимается. Я не знаю, как ответить, не признаваясь во лжи. Конечно же, он знает ответ, но признать это прямо было бы безрассудством.
- Ты принял наказание за них, - он склоняет голову. – На самом деле ты был наказан два раза: ими и за них. Ты думаешь, что они могут оклеветать тебя, пытаясь прикрыть задницы. И все же не называешь мне их имен.
Я храню молчание.
Друс нетерпеливо вздыхает:
- Севий, я занимаюсь лудусом уже долгое время, да и сам дрался немало.
Пугающий изгиб его брови становится еще выше:
- Я знаю, какие следы оставляет кулак, а какие тренировочный меч.
Я сглатываю, почти чувствуя соленый привкус собственной крови, пролитой той ночью, и снова прикладываюсь к вину.
Друс продолжает:
- На следующее утро на тренировочной площадке было четверо человек с очень свежими синяками, которые можно получить только в кулачном бою, - он слегка склоняет голову, кожа непременного доспеха скрипит, когда он скрещивает руки на груди. – Даже не знаю, злиться ли мне от того, что новый аукторат принялся мне лгать сразу по прибытию в лудус, или стоит впечатлиться тем, что он в состоянии ходить и драться после схватки с несколькими бойцами и кнута.
- Прошу прощения за беспокойство, доминус, - все, что я могу выдавить, - это больше не повторится.
- О, в этом я не сомневаюсь, - он прищуривается и снова поднимает бокал, - но должен признать, я заинтересован и, возможно, немного встревожен тем, кого же я принял в свою фамилию.
И снова мне нечего ответить.
- Скажи-ка мне одну вещь, Севий, - он не поднимает глаз от вина, крутящегося воронкой в его чаше, - почему ты пришел сюда?
Мое горло сжимается, а бокал чуть не выскальзывает из рук:
- Прошу прощения?
- Кажется, я говорю четко, - отвечает он, - что ты здесь делаешь?
Я не даю сиюминутного ответа, и он продолжает:
- Конечно же, я не против твоего присутствия в моем лудусе, - он криво ухмыляется, - в конце концов, уверен, ты и сам понимаешь, что можешь принести мне кучу денег.
Я опускаю подбородок, не понимая, куда идет разговор:
- Да, доминус, понимаю.
- Друс, - поправяет он, - зови меня просто Друс.
Я не люблю игры в фамильярность.
За разрешение называть по имени человека со статусом, намного превышающим твой, как правило, приходится дорого платить.
- Хорошо, - тихо отвечаю я, - Друс.
- Так намного лучше. Как я уже говорил, ты можешь принести мне уйму денег, - он делает паузу, разглядывая свои пальцы, крутящие чашу с вином, хмурится от невысказанных мыслей, прежде чем спросить, - и все же мне любопытно, Севий, что ты здесь делаешь?
Я делаю большой глоток.
- Я гладиатор уже много лет. И умею только драться. Свобода – это замечательно, но когда тебе нечего есть…
- Да, но что привело тебя в мой лудус?
- А куда еще… - я умолкаю и с трудом сглатываю. – А куда еще мне было идти?
Он пожимает плечами.
- Здесь, в Риме, да и в любом городе есть государственные лудусы. Почему не туда? – откинувшись в кресле, он подносит вино к губам. – Почему именно сюда? – он покачивает чашей. - Не то, чтобы мне нравилась мысль о бюрократах, наживающихся на леворуком бойце. В конце концов, сейчас они пытаются копировать ланист в каждой мелочи, - он закатывает глаза, - поэтому человеку в моем положении нужно пользоваться любым подвернувшимся преимуществом, чтобы оставаться на плаву. Зарабатывать достаточно денег, чтобы выжить как ланиста, - он пожимает плечом, - чтобы выжить вообще.
- Я слышал слухи, - реагирую я, - о том, что государство прибрало к рукам все лудусы и все игры.
- Вот именно, - бормочет Друс, - и это возвращает нас к тебе.
Он ставит чашу, и кожа на нагруднике скрипит, когда он наклоняется вперед. Он упирается локтями в колени и смотрит мне в глаза.
- Такой боец как ты даст мне огромное преимущество. Твое имя привлечет зрителей, и люди будут приглашать мою фамилию ради одного тебя. Для меня это хорошо.
Я молча киваю.
- Вопрос в том, - понижает он тон, - зачем это тебе.
Я делаю еще глоток.
- Я пришел к тебе, потому что твое имя известно всей Империи. Ты… весьма уважаемый ланиста.
Его брови взлетают:
- Правда?
- Да, доминус.
- Какое облегчение, - он с улыбкой поднимает бокал. - А я-то боялся, что мое имя проклинают, - улыбка трогает его губы, он делает глоток, и я не понимаю, шутка это или высокомерие. Возможно, и то, и другое.
Я держу при себе, что большинство людей все-таки произносят его имя вместе с проклятиями.
- Значит ты, несомненно, опытный боец, - продолжает он, - пришел в мой лудус по своей воле. А затем мало того, что мои люди избили тебя гораздо сильнее, чем обычно достается новичкам, ты еще принял наказание за всех. Десять ударов плетью, и ты не выдал ни единого имени, - он склоняется ко мне, - ты пробыл здесь слишком мало, чтобы привязаться к этим людям, поэтому мне остается лишь предположить, что ты спасал свою шкуру. Я прав?
Лгать бессмысленно. Он это знает, и у меня нет другого объяснения произошедшему.
- Да, доминус.
- Мне это нравится, - заявляет он. – Правда. Я ценю верность, но быть мудрым настолько, чтобы принять наказание, положенное другим, чтобы не дать повода для ненависти или для подозрений в предательстве? Это я уважаю. И у тебя есть все основания, чтобы беспокоиться об отношениях с другими бойцами. По сравнению с другими лудусами у меня спокойно, и я лично прикончу каждого, кто попытается изменить это, но и здесь есть люди, которые ради выгоды убьют собственных матерей.
Моя кожа покрывается мурашками.
- Я знаю, что те письма отправлял не ты, - внезапно добавляет он, - я знал это до того, как понял, что ты не умеешь читать.
Я моргаю.
- Правда?
- Естественно, - заявляет он.
Я тяну вино, но не имею понятия, что ответить. Я не вправе требовать объяснений, а Друс и без того загнал меня в угол. Мне страшно задать хоть один