Поход на Киев

После такого пророчества боярин всегда пытался изменить судьбу, сделать всё, чтобы это предсказание не сбылось, и чтобы оно осталось в тайне. До сих пор эту тайну знали только двоя — отец и сын. Добрыня, вспомнив об этом, расчувствовался, крепко обнял отца при встрече.

— Вот, отец, — указал он на девушку, — это Зоя, моя подруга из Польши.

Никита недобрым взглядом окинул девицу, сын на него смотрел с мольбой.

— Разберёмся, — молвил, наконец, Никита и вошёл в дом. Сын вместе с девушкой отправился следом за отцом в высокое деревянное строение с резными ставнями. Здесь про неё на какое-то время забыли, передав в руки матери, а отец с сыном уселись за стол и принялись за долгую беседу. Каждый рассказывал свои новости. Добрыня поведал про свой поход и свой подвиг, чем вызвал у отца одобрительную улыбку. Никита в ответ заговорил про новгородские дела. Начал издалека.

— Василиса тебя ждал, слёз не жалела, — молвил он, — полячка твоя, боюсь, шибко расстроит её. И Микулу тоже.

— Василиса хороша, — тяжело вздыхал Добрыня, — да только не мила мне. А вот Зоя мила. Я ей жизнь спас. Отец, прошу, давай расторгнем помолвку, в этом нет греха. Я ничем не обесчестил Василису.

— Только тем, что она столько времени тебя ждала, — снова нахмурился отец, — а мы с Микулой других хлопцев от неё отваживали. Хочешь Микулу Селяниновича обидеть? Богатырского воеводу?

— Он же не боярин, — пренебрежительно отвечал Добрыня, — а ты считаешься с ним, как с равным.

— Эх, Добрыня, в чём-то ты умён, мать тебя хорошо обучила, а в чём-то тебе ещё учиться и учиться. Хотя, размолвка, дело, конечно, возможное. В конце концов, одного жениха мы от Василиса так до конца и не отвадили.

— Какого же? — оживился Добрыня. Никита улыбнулся едва заметно, краем губ. Удочки были заброшены.

— Знакомый твой, Ставр Годинович, — отвечал отец, — ох и повадился он к Микуле Селяниновичу в дом. Сначала думали, что он к младшей его — Настасье подбивается, но она ведь совсем ещё ребёнок. Оказалось, Василисе украдкой глазки строит. А там уже и не поймёшь, вроде обеим сразу. Кобель знатный.

— Ух я до него доберусь, — сжал кулаки Добрыня. Ставр Годинович стал ему неприятен совсем недавно, прежде, в детстве они были хорошими друзьями. Теперь же с каждым разом Ставр всё больше вызывал в нём раздражение. Особенно он стал раздражать Добрыню, как потомственного боярина, тогда, когда сам пролез в дружину. Сын купца Годия, без капли знатной крови в жилах потратил значительную часть своего наследства и купил себе место в дружине. Явление неслыханное. Всем известно было, что места в дружине не продаются, и никто прежде таким путём боярином не становился. Многие бояре тогда были оскорблены этим событием, и Добрыня Никитич был оскорблён больше других.

— До Ставра ты теперь не скоро доберёшься, — разжигал меж тем в нём злобу отец, — сын Годия теперь не просто боярин, он мытарь. Жребий выпал ему на три года собирать дань. Теперь три года его трогать нельзя, пока срок должности не закончится. И на поединок вызвать нельзя, по закону он имеет право отказаться, и никто не назовёт его трусом, потому как он в должности.

— Эх, как же везёт этому сукины сыну, — злился Добрыня.

— Хочешь порадовать его? — продолжал Никита, — отдай ему свою невесту в жёны. Ставр ведь нарочно именно за Василисой взялся ухаживать, чтобы тебя унизить. Хитрый лис, и скользкий, как змея. Даже Микуле уже смог понравиться.

— Ну нет, отец, Ставру я её не отдам. Завтра же пойду в дом Микулы.

— То-то же, — улыбнулся, уже не таясь, седобородый Никита. Добрыня же какое-то время был ещё в гневе, часто дышал через расширенные ноздри и не разжимал кулаки. Но кружка домашнего вина, разбавленного варёным мёдом, успокоила юного боярина, и разговор пошёл уже в другое русло.

— Что же, отец мой, теперь будем воевать против Киева? — с тревогой спрашивал боярин.

— А нам-то что? Это пусть князь Ярослав воюет, и верные ему товарищи из дружины. Он эту кашу заварил.

— Но Ярослав — наш князь. Если бы не он, Владимир сделал бы нашем князем Бориса, что ещё хуже.

— Дети Владимира меж собой одеяло перетягивают, как маленькие, а мы должны в этом участвовать? — спрашивал Никита, снимаю скорлупу с варёного яйца.

— Так ведь одеяло это — Новгород.

— Съешь-как сырку, сынок, вкусный сыр, свежий, — протянул Никита ему кусок молочного цвета. Добрыня покорно проглотил сыр, запил вином.

— В этом деле лучше не торопиться, — продолжал старый боярин, — когда придёт к нам Владимир с войной, тогда и будем думать. А пока лучше в стороне нам быть. Они — Рюриковичи, ещё десять раз перессорятся и помирятся. Они — родня, они всегда меж собой договорятся, а мы раз с киевским князем поссоримся, и затем вовек будем перед ни виноваты.

— Но мы-то уже заняли сторону.

— Кто это «мы»?

— Константин-тысяцкий, и все, кто были в Польше и в Литве.

— Но ты-то ведь голосовал против этого решения. Это мудрый ход, Добрыня. Поэтому ты как раз и имеешь право остаться в стороне. В случае чего сможешь занять и ту, и другую сторону.

— А как же Кирилл — племянник твой, такой же внук Володара, как и я, отец его Олег — твой сводный брат. Олеговичам в стороне остаться не получится.

— О себе сейчас думай, — устало отвечал отец, — и ещё о Ставре с Василисой. Сводный брат, всё-таки не кровный. Мой родной отец — Буслай, от него у меня много сестёр осталось, и у тебя много двоюродных братьев. Не таких как Кирилл, с ним у тебя нет общей крови.

— Ну да, общая кровь. Как с двоюродной сестрой моей — Василисой Васильевной? Которая любовница Ставра. Про которую говорят, что она дочь Василия Буслаева.

— Брехня, сам знаешь, её родной отец — Садко, как и у Ставра. А мать её заживо сожгли на костре, как ведьму. Она не может быть твоей сестрой, это сестра Ставра.

Последние сова Никита произнёс уже с закрытыми глазами, опершись спиной и стену. Вино его расслабило. Добрыня тоже почувствовал уже некоторую приятную слабость и решил отдохнуть на свежем воздухе. Ближе к вечеру затопили баню, и боярин, наконец, с дороги смог как следует помыться. Завтра ему предстояло отправиться к той, с которой он был помолвлен, с той, которая его ждала. Из головы никак не выходил проклятый Ставр. Даже явился боярину во сне. Сон был наполовину воспоминанием. Сначала возникло безбородое лицо с густыми волосами на голове, с презренной ухмылкой. Затем появилась и сестра его — Василиса Васильевна, хотя все понимали, что отец у неё не Василий, а Садко. Она и внешне была больше похожа на родного отца, но нос другой, как у Добрыни. Она была сестрой им обоим — Ставру и Добрыне, они оба любили её и очень часто проводили время вместе. Пока были детьми. Сновидение быстро проносило Добрыню через месяцы и годы. Он превращался во взрослого мужчину. Ставр тоже взрослел, но медленней. Добрыня всегда был крепче телом, всегда превосходил товарища детства в борьбе и плавании, в верховой езде. Лишь в одном Ставр его начал тогда обходить — в любви женщин. Сон снова возвращал Добрыню в тот злополучный дом, когда на чердаке он застал Ставра и Василису, предающихся уже вполне взрослым любовным ласкам. С тех пор дружбе их пришёл конец. Но сон удерживал Добрыню на том чердаке, разрывая сердце от боли. И вот Василиса Васильевна превратилась уже в другую — в Василису Микулишну. Однозначно, Ставр нарочно пытается заполучить её в жёны, это зависть к Добрыне не давала ему покоя. И Добрыня проснулся от крика петуха с сжатыми кулаками. Нет, эту Василису он точно не отдаст.

Ещё до полудня Добрыня отправился в дом к богатырскому воеводе — Микуле Селяниновичу. Торопился, шёл прямо через луговую траву, достающую ему до колен, чуть не раздавил кота, который тайком выслеживал здесь полевых мышей. Зверёк в последний момент проскочил мимо огромного сапога и даже напугал двуногого великана.

— Тьфу ты, — выругался Добрыня и вышел на извилистую тропинку. Здесь уже дорогу хорошо было видно, как и большую бревенчатую избу в начале улицы. Дом этот Микула Селянинович выстроил сам, своими руками. В этом был весь воевода — выходец из деревни, ставший богатырём и добившийся в Новгороде такой большой власти. Когда в Новгород пришёл княжить Ярослав, многие тогда потеряли свои должности, а иные были отправлены в изгнание. Так, боярин Константин — сын Добрыни при князе Вышеславе был посадником, теперь стал простым боярином. Со временем был изгнан и новгородский тысяцкий, на его место был поставлен другой. Не трогали лишь служителей церкви, епископ и прочие должности остались на своих местах. И лишь один вроде бы наполовину мирской человек сохранил свою высокую должность — богатырский воевода Микула Селянинович. Именно поэтому его теперь так уважали и побаивались все бояре, а за его подрастающими дочерьми уже выстраивалась очередь из знатных женихов.