Страница 40 из 50
Ярослав был тяжело ранен, вскоре у него начался жар, смерть наступала ему на пятки, но и сам князь теперь не хотел жить. В бреду он видел, как его везут в повозке, как над ним склоняется полячка Зоя, кормит его из ложечки, заставляет пить. Они ещё на что-то надеялись, они думали укрыться в Новгороде, но Ярослав понимал, что это их не спасёт. Да и в Новгороде далеко на все были его друзьями. Многие считали, что князь зазнался, забыл своих, когда стал киевским князем. Теперь он чувствовал, что он обречён. И лишь одна мысль ещё заставляла его цепляться за жизнь. В Киеве осталась его семья — жена, дети. Его будущее. Никто не позаботился о том, чтобы помочь им, да и всем было не до этого. Ярослав в бреду называл им жены, через боль он пытался отдать хоть какой-то приказ. Но никто его не слышал, или не хотели слышать. Скорее всего, Киев был уже в руках Святополка и Болеслава, не было никакой возможности вызволить оттуда семью князя. Да и многие другие воины оставили в городе свои семьи. Без командиров войско быстро стало превращаться в сброд. Многие добровольно покидали его, и многие из них потом не возвращались, где-то оседали. Кто-то брался за грабежи, чтобы прокормить себя и лошадей. Но в целом войско голодало, каждый день умирали раненные, которых в спешке хоронили. И Ярослав видел, что воины даже рады таким смертям — раненные были большой обузой в отступлении. Сам князь был такой же обузой и понимал, что, если бы не Зоя, возможно, он так же беспомощно испустил бы дух, а тело его так же небрежно в суете зарыли бы в землю. И Ярослав, как мог, боролся со своим недугом, но боль всё равно оказывалась сильнее. Князь не был жив, но он не умирал, злая судьба словно нарочно поддерживала его в таком состоянии, заставляя мучиться его и других. И всё же, спустя время бред отступил, осталась только слабость. Бледный князь пожелал говорить с Рогнвальдом.
— В Новгороде мы не найдём спасения, — говорил он, — нужно уходить за море. У тебя остались там друзья?
— Ты говоришь про Норвегию, владыка?
— Да, нам нужно туда. Ты знаешь кого-нибудь, кто решиться нас там приютить? Ведь мой отец — князь Владимир, когда был князем в Новгороде, многим норвежским беглецам давал приют.
— Я давно не было там, князь, — отвечал Рогнвальд, — я должен отплыть туда и всё, как следует, разведать.
— Отправляйся, как только прибудем в Новгород. И прошу тебя, поторопись. Теперь вся моя надежда только на тебя.
Ярослав рассчитывал уплыть до наступления зимы, поскольку весной почти наверняка в Новгороде должны были уже быть поляки или печенеги. С тяжёлым сердцем князь прибыл в город, некогда отданный ему на княжение отцом. С теплом вспоминал он теперь то время, когда жив был его отец, когда он был посажен князем в Новгороде, а Русь жила в мире и была целой. Теперь всё было кончено, Ярослав проиграл, стал изгнанником без крова и приюта, вынужден был скитаться по миру в поисках убежища, как совсем недавно скитался поверженный им брат Святополк. Но у Святополка была поддержка на Западе, у Ярослава же не было друзей за границей, даже в холодных землях Норвегии он знал совсем не многих и далеко не самых влиятельных правителей. Князь был тяжело ранен и ещё довольно слаб, когда со своими спутниками прибыл к Новгороду. И всё же он приказал посадить его на коня верхом и привязать так, чтобы он не упал. Новгородцы не должны были видеть его слабость. Встречать гостей вместе с новгородскими боярами вышел и посадник Константин Добрынич. Уже седобородый, слегка располневший боярин всё это время правил Новгородом и по праву считался здешним хозяином. И всё же Ярослав действовал ещё как киевский князь, он приказал снарядить корабль и срочно отправить на нём в путь Рогнвальда. Затем князь распорядился готовить целый флот, который сможет перевезти по морю остатки его войска. Ставр тоже готовился к отплытию, хоть и жалко было бросать свои дела, которые стали приносить уже неплохой и стабильный доход. Жена Василиса встречала мужа недобрым взглядом. Она давно его не видела и теперь чувствовала неладное. Но Ставр так соскучился по женской ласке, что ни на что не обращал внимание. Он снова и снова целовал её пухлые губы и нежно обнимал за слегка располневшую талию, прижимал к груди. И Василиса обнимала его в ответ. В первые дни их брака она побаивалась Ставра и даже злилась на него, но он оказался очень ласков с ней, купец был нетороплив и любил объятия, и вскоре в девушке самой проснулась невиданная страсть, и сейчас Ставр своей постепенной осторожной лаской снова пробудил в ней ответную нужности. И лишь когда они закончили, переводя дух в постели, муж открыл ей свои намерения.
— Мы должны уехать из Новгорода, — молвил он, — здесь слишком опасно оставаться.
— И куда же мы поедем, милый мой?
— В Норвегию. Нужно дождаться возвращения Рогнвальда. Он укажет нам путь.
— А как же мой отец, моя сестра? Ты хочешь, чтобы я бросила всё и поехала с тобой скитаться по миру?
— Я хочу, чтобы ты жила, чтобы у нас родились дети и чтобы выросли. Всё стало слишком серьёзно, любовь моя. Твой брат, Николай уже погиб на этой войне, а сколько ещё крови прольётся. Я не смог сберечь твоего брата, но тебя я смогу защитить.
Меж тем из Киева стали приходить новости о бесчинствах Святополка, одна не утешительнее другой. Первая новость ранила прямо в сердце больного Ярослава. Вся его семья: жена и двое маленьких детей были вырезаны по приказу нового киевского князя. Такого скотства князь уж точно не ожидал от своего брата. Святополк, видимо, совсем остервенел на Западе, пошёл против семьи, против рода, поднял руку на маленьких детей. Ярослав завыл, как волк, когда услышал эту новость. И кусал себе руки, и схватился за меч, но от боли потерял сознание и свалился в обморок. От бессилия оставалось только выть или рычать, как дикому зверю. А вместе с тем стало известно, что Святополк добрался и до церкви и поднял руку на самого митрополита. Отца Феофилакта казнили за то, что он поддержал Ярослава. Многих в Киеве возмутил такой поступок князя. Впрочем, говорили, что здесь судьи действовали не по приказу Святополка, а по приказу короля Болеслава. Польский король признавал авторитет римского епископа, но не признавал авторитета ромейского императора, патриарха и его митрополитов. Многие священники тогда лишились жизни и свободы. Поляки уже почувствовали себя полноправными хозяева Киева, и, видимо, не считались даже с мнением Святополка. Меж тем Ярослав медленно шёл на поправку и даже стал время от времени выходить на короткие пешие прогулки с палкой-костылём в руке. Больной и поверженный князь выглядел намного старше своих лет, это заметили все новгородцы. В ту пору из новгородцев Ярослав пускал к себе только своего духовника — отца Иоана. Князь предлагал ему даже отплыть вместе с ним за море, но священник решил рискнуть и остаться здесь.
— На всё воля Божья, — сказал он тогда, — Феофилакт через мученическую смерть обрёл себе вечное блаженство. И я от смерти бегать не стану, но и к богу торопиться не буду.
Наступила осень. Если Святополк и Болеслав шли в поход на Новгород, то ни должны были быть уже совсем рядом. А Рогнвальд всё никак не возвращался. Ярослав теперь чуть не каждый день ходил на набережную и проверял состояние своего флота. Многие уже догадались, что князь собирается покинуть город вместе со своими витязями. Догадался и посадник Константин. Впрочем, он ни раз виделся с отцом Иоаном, и тот ему на что-то намекал. Одним словом, однажды, когда Ярослав прогуливался по берегу Волхова, большое собрание вышло к нему из города. В основном здесь все были бояре, многие из них были его кровными врагами за загубленных им родственников. Впереди всех шёл Константин с большим топором в руке. Все остальные так же были вооружены плотницкими топорами. Ярослав был бледен, но не дрогнул. Спокойно стоял, опираясь на длинную палку, служившую ему копьём.
— Напрасно ты привёл столько народу, Костя, — молвил князь, — я здесь один, мои люди не будут вам мешать. Делай, что задумал, только прошу, не медли.