Страница 35 из 45
Христианство по-прежнему было мировоззрением старой России, которая не хотела никаких перемен. Прежняя наука к этому времени сливается с богословием, поскольку в начале девятнадцатого века происходит слияние дворян и бывшей знати в одном правящем сословии, и становится мировоззрением правящего сообщества.
Нужна была новая точка зрения, новая вершина, с которой можно было бы увидеть мир иначе. И новые люди начинают поиск чего-то иного и объявляют своей верой «конкретную» науку. То есть науку без богословия, которую с подачи материалистов восемнадцатого века называют естественной. Наука была и до них. Так что новым было не появление новой науки, а рождение нового мировоззрения. На деле же естественные науки совсем не то же самое, что и естественнонаучное мировоззрение, что я постарался показать в предыдущем разделе. Наукой может заниматься любой человек, а вот мировоззрение, даже естественнонаучное, это явление классовое и нужно для классовой борьбы, то есть для борьбы за власть или место в обществе.
Естественнонаучное мировоззрение, как вы видели на примерах, вовсе не имеет целью поиск той самой истины, которую ищет наука или ученые сами по себе. Естественнонаучное мировоззрение ищет новую вершину мира, с которой им можно править. Задача, которую оно решает, – это захват власти в мире, соответственно, буржуазией. Наука и ученые оказываются тут лишь заложниками политических авантюристов, вроде Сеченова, Чернышевского, Писарева, Белинского, Антоновича, Лаврова и прочих, кого не перечесть. И то, что многие из творцов естественнонаучного мировоззрения сами не лезут к власти, вовсе не снимает с них этого обвинения. Приглядитесь: они не лезут к политической власти, но власть бывает разная. И кому-то достаточно власти над умами. Быть властителем дум – это вовсе не малая награда!
Вполне естественно, что приход к власти нового сообщества должен был вызвать и смену философии. Как это происходило.
Восемнадцатый век имеет две философии. Я исключаю пока из рассмотрения собственно богословие. Основной поток философских сочинений был светским. И решал он, как я уже говорил, задачи не философские, а обучал философствованию, то есть искусству рассуждать.
Рядом существовал и поток религиозной философии, которая была не богословием, а научно-религиозной философией, как ни противоречиво звучит это выражение. Означает оно то, что философы от богословия, сохраняя веру в бога, все-таки старались не повторить богословие, а построить из своих взглядов некую науку. Или перестроить богословие по образцу науки. Богословы их могли и не принимать, как с шипением не принимали они первого русского философа подобного направления – Феофана Прокоповича.
Не позволяло развиваться религиозной философии, да и придерживало светскую, не богословие, а стоящее за ним мировоззрение мощного сословия, той самой знати, которая под видом борьбы за чистоту веры ревниво следила, чтобы дворянство не отобрало у нее еще что-то сверх уже сделанных уступок. Поэтому посягательства светских философов на обсуждения веры жестко пресекались церковными иерархами, как это, к примеру, было с диссертацией Аничкова. И так продолжалось до первой четверти следующего века.
Тем не менее, со времен Петра в России появляются и религиозные философы, и философы в чистом виде. Пусть люди верующие, но пытающиеся философствовать без богословия вообще. Такими были члены «Ученой дружины» Прокоповича Татищев и Кантемир. Затем, с середины века, университетские профессора, а в начале века девятнадцатого к ним добавятся профессора философии духовных академий. И у всех у них были свои представления о душе.
В силу этого, вся русская философия изначально разделяется на две струи, которые постоянно взаимодействуют и взаимообогащаются, но отчетливо различаются, поскольку для самих философов именно это различие всегда является сущностным. Первую струю можно назвать религиозной философией, вторую – светской или научной. Повторяю, и религиозная философия всегда строила себя по образцу науки.
Религиозная философия, как это ни странно, оказывается на протяжении всего восемнадцатого века гораздо более слабой, чем светская, но зато значительно превосходит ее в первой половине девятнадцатого века. Она начинает слабеть и чахнуть лишь с появлением естественнонаучной философии, которая одним своим рождением делает ее принадлежностью старины и оттягивает в себя всю думающую молодежь. К тому же, набравшись силы, мировоззрение буржуазии начинает методичное уничтожение конкурентов, вытравливая сначала религиозную философию, а потом и научную.
Тем не менее, религиозная философия доживает до начала двадцатого века.
Научная же, или вначале просто светская философия, в веке восемнадцатом существует как основной вид философствования, хотя и с постоянной оглядкой на богословие и стоящую за ним Церковь. Это и понятно, по большому счету, дворянству как сообществу для удержания власти вовсе не нужно было ничего, кроме того, чем оно жило. А жило оно техническими и точными науками. Посягать на мировоззрение знати не было никому нужно. Власть была взята, и сообществу было выгоднее жить в худом мире с бывшим противником, чем в доброй ссоре. Поэтому философия в то время негласно признается русским обществом играми профессоров, но не мировоззрением, потому что для технического образования она мало полезна, а глубинные вопросы – это вотчина богословов, то есть, по существу, Церкви.
Но в начале девятнадцатого века Россия снова сталкивается с Европой, и едва не погибает от нашествия Наполеона. Затем едва не захватывает всю Европу. Прогулявшись казачьими копытами по улицам Парижа, она вдруг осознает, что опять отстала – Европа живет какой-то иной жизнью, гораздо более увлекательной и чарующей. И жизнь эта скрывается в философии.
Из этого столкновения рождается новое правящее сообщество, сообщество аристократов, слившееся из бывшей знати и нового дворянства, и появляется потребность в едином мировоззрении.
И вот в России начинается пробуждение к философии как способу сбежать грезами из этого мира. Философия влечет русских аристократов, им нужен кальян с гашишем. Поэтому они сбегают в романтизм, в Байрона, Гегеля, Шеллинга… Они мечтают о философии, и философия 20–30-х годов – это мечта о философии. Даже религиозные философы той поры мечтают и зачитываются Шеллингом и неокантианцами. Вся Россия поражена величием немецкого идеализма. Но одновременно она мечтает о великой России.
Мечта эта рождает потребность в высоком философствовании. Если при Петре Россия училась работать и воевать не хуже Запада, то теперь она учится рассуждать. И она не сомневается, что в этом не глупее немцев. Из этого рождаются западники и славянофилы, а из их столкновения высекается искра собственного рассуждения. Сознание русского человека раздвигается и впускает в себя понятие о творении и усложнении понятий.
Одним из этих понятий, которое глубочайшим образом разрабатывалось аристократической философией, была душа. Вероятно, интерес к ней был вызван тем, что философия как таковая изначально содержала в себе раздел, называемый психологией. Психологией не в современном естественнонаучном смысле, а в прямом значении этого слова – наукой о душе.
Так начиналась профессиональная философия России, которую не смогли прервать даже советские годы. И если в советский период философии мы и не найдем рассуждений о душе или ее природе, то развитие самой способности рассуждать продолжалось неукоснительно. А марксизм оказался отнюдь не слабой школой мысли, дающей философу действительную подготовку для свободного творчества. Жаль только, многие на это творчество так и не вышли.
Тем не менее, несмотря на то, что сама школа русского философствования продолжала развиваться, оба направления мысли, зародившиесяв петровские времена и много думавшие о душе, были полностью уничтожены в России во время научной революции 1917–1920 годов.
Однако меняются времена, и возвращается к жизни то, что убито быть не может. В России снова появляются ростки подлинного душеведения. Их еще очень мало, но я все же хочу выделить их в отдельных раздел, потому что он будет пополняться и пополняться в будущем.