Страница 26 из 45
– Но почему все же ученые уже много лет упорно занимаются этой проблемой?
– Серьезные ученые этим не занимаются. А несерьезные… Не надо забывать: ученые тоже люди, пожилые, и не могут примириться с тем, что их не будет. Вот и стараются подтвердить религиозные мифы: вдруг, правда?».
Кстати, вы задумывались, что значит это почти русское слово «серьезные»? Оно ведь английское, и мы его не совсем понимаем. Но если задуматься, то означает оно: без шуток. Иными словами, мрачные ученые не занимаются поисками души и бессмертия. Очевидно, это дело для людей, еще не утративших способность улыбаться!
Ай, лукавит Костандов. Делает вид, что сумерки еще не вползают по вечерам в его кабинет. А ведь они заползут однажды. В 1966 году, за несколько лет до смерти они заползли к такому серьезному ученому, как Даниил Борисович Эльконин, и он записал в своем дневнике образ, который никогда не использовал в официальных работах:
«8.6.1966. Определение “Психика есть функция мозга” может быть трактуемо двояко. Если Пс=f(М), то независимой переменной выступает мозг, его развитие. Тогда его работа определяет психику. Но существует не математическое, а биологическое понятие функции в ее отношении к структуре.
С общебиологической точки зрения, мозг и его структура определены функцией, для осуществления которой они возникли. Тогда история мозга – прежде всего история его функции, история психики.
Не от мозга к психике, а от психики к мозгу, к его строению» (Эльконин. Выдержки, с. 360).
А теперь переведите это на обычный язык, просто поставьте вместо психики душу. И у вас получится, что мозг развивался в соответствии с тем, как этого требовала человеческая душа…
Когда сумерки заползают вечерами в мой кабинет и укладываются, точно гончие псы вечности, греться у моих ног, я задаюсь иногда вопросом: осознавали ли хоть раз в жизни те люди, что творили научную психологию, что всего лишь видят сон? Нескончаемый кошмар о том, как их души мятутся в одном из описанных Данте кругов. И он так страшен, что они не могут от него проснуться, даже воплотившись в человеческие тела на планетке, неимоверно далеко отстоящей от держащей их бездны…
Надежда русской психологии в третьем круге
И все же надежда есть. Даже несмотря на то, что в третье тысячелетие Русская психология выходила в смятении и разброде. В 1989 году на последнем Всесоюзном съезде психологов советская психология подвела итог своей деятельности и сама признала, что он неудовлетворителен и неутешителен.
1989 год! Я даже не знал об этом съезде тогда. Но именно в восемьдесят девятом я запустил свою Этнопсихологическую исследовательскую лабораторию, которая живет и работает все эти годы под разными именами. За это время мы прошли путем культурно-исторического эксперимента от возрождения древнейших обрядов, описанных в русской истории и этнографии, и до создания Академии Самопознания. И уже несколько последних лет мы изучаем, что такое душа. Душа человека, душа народа, моя душа…
Мы работаем как прикладники и для прикладников и накопили материал, который, на мой взгляд, уже обладает достаточным качеством исследований, чтобы его публиковать. Прямо сейчас ведется исследование того, как работать прикладнику, избравшему считать своим предметом не психику, а душу. И вы знаете, вывод удивителен: психология – точная наука. Возможно, единственная точная наука из всех, во всяком случае – основа для всех точных наук, потому что именно она описывает те самые «идеальные объекты», которые позволяют быть точными логике, математике, физике…
Но пятнадцать лет назад мы не знали, что выйдем на это, мы просто не хотели жить по-старому и искали способы жить по душе.
Психологическое сообщество жило как раз наоборот. После того съезда оно сначала пыталось не замечать собственных выводов, потом очень много делало для того, чтобы стать хотя бы далекой и нищей научной провинцией Соединенных Штатов Америки. А под конец вдруг начало разражаться сочинениями, вроде «Психологии души» профессора Шабельникова, которые были, конечно, симптоматичны, но преследовали лишь одну цель: сохранить все, как было, лишь поменяв имена.
И все казалось безнадежно. Да оно и до сих пор таким кажется, если читать то, что издается как одобренные сообществом сочинения. Но жизнь идет, жизнь утекает из сообщества, люди, приходящие в него, приносят с собой сомнения в том, что такая психология кому-то нужна. Ведь она явно невостребована ни предпринимательством, ни властью, – иначе в нее вкладывали бы деньги. И она явно не умеет работать в новых условиях, когда бюджет больше не может прокормить члена научного сообщества, бывшая кормушка стала упражнением в лечебном голодании, а зарабатывать сами, как оказалось, академические психологи не умеют. Они умеют только клянчить.
И вот сообщество просыпается от спячки, ворчит и начинает шевелиться, недовольно озираясь. А вокруг – новая жизнь, которая требует новых подходов даже от психологов. В этих условиях выживают только два вида ученых существ: либо те, что научились быстро суетиться, добывая так называемые гранты, то есть подачки, в сущности. Либо те, кто умеет быть нужным людям и работать на них, как бизнесмен на заказчиков, говоря современно. То есть психологи-прикладники разных мастей.
Ясно, что для хорошей и уверенной работы прикладнику нужно, кроме государственной бумажки, разрешающей работать, образование и хорошая теория его дела. Прикладнику в психологии нужна настоящая Фундаментальная наука, обеспечивающая его нужды в понимании, как устроена та среда, в которой он решает свои прикладные задачи. Это значит, что психология нужна, ей вовсе не обязательно вымирать от голода или стыда, но надо работать, надо делать свое дело!
И сообщество заскрипело мозгами.
Когда удается заглянуть за стены его крепости, например, полистав материалы каких-то психологических конференций и семинаров, оказывается, что все уже не так однозначно и монолитно. Основная масса по-прежнему туповато отмалчивается, помыкивая и поблеивая что-то о великом наследии советской психологии, которое жалко выбрасывать, хоть этот чемодан и без ручки, а потому неудобен в жизни. Кто-то выглядит отморозившим голову и потому звонко кричащим о чем-то чуждом и не относящемся к нашей жизни, вероятно, отрабатывая не наш заказ.
Но все больше появляется голосов, которые призывают искать. Искать, если сказать обобщенно, свою науку. А если говорить понятнее, то искать метод, предмет и язык психологии. Идет отчетливое вызревание потребности в культурно-историческом подходе, в изучении собственного наследия не только советской поры и вообще в пересмотре всех подходов, от самых истоков.
Как пример, приведу несколько выдержек из доклада саратовского психолога И. Е. Гарбер «Предмет психологии: исторический контекст», отчитанном на Ярославском методологическом семинаре в 2004 году. Это короткое исследование, написанное в ключе Культурно-исторической психологии, посвящено и методу и языку науки.
И если автор не призывает освободиться от внутренней зависимости психологов и от советского наследия, и от американской науки, то я совсем не умею понимать высказывания психологов:
«Общеизвестно влияние политики (идеологии) в тоталитарных государствах на культуру и социальные науки:
1) “…многие психологи, оставшиеся в Германии, очень скоро перешли на сторону нацистов, в некоторых случаях снабжая “научными” обоснованиями их расовую политику, в том числе и с использованием концепции гештальта”.
2) “…место работы советских психологов удивительным образом совпадало с их теоретическими воззрениями, по крайней мере, декларируемыми”.
В демократических государствах вместе с более мягким административным принуждением с успехом применяются финансовые механизмы, обеспечивающие, например, ранее длительное господство бихевиоризма в США, а ныне – когнитивной психологии и нейропсихологии» (Гарбер, с. 55).