Сила

Простой здравый смысл подсказывает: там, в телесной глубине, должны быть органы. Однако русский язык сопротивляется такому допущению.

«Как было показано выше, в семантической системе русского языка представление о способности, внутренней возможности человека, тесно связано с представлением о его теле (благодаря этому лексемы ум, память, воображение и т. п. могут употребляться и как обозначение невидимого органа).

Лексема силы, обозначая внутренние возможности человека, закономерно формирует „второй пласт“ семантики, содержащий отсылку к человеческому телу. В принципе этот „второй пласт“ мог бы содержать указание на какой-то невидимый орган, но это противоречило бы реальным представлениям человека о самом себе» (т. ж., с.75).

Языковеды довольно много описывали эти самые «невидимые органы», поэтому легко вычленяют их признаки. Понятно, что «невидимое сердце», хоть и находится там же, где и физическое, обладает совсем иными свойствами. Именно оно – вещун, оно замирает от любви или от ее предвкушения, оно может быть черным или злым, чего никак нельзя сказать о физическом сердце. Однако оно обладает в живом языке всеми признаками именно самостоятельного органа, который работает и служит вполне определенным задачам в теле. Вот только, не в том, не в тели.

Никаких подобных признаков у силы нет, и язык о них даже не подозревает. Ум, память, воображение можно называть органами именно потому, что они похожи на органы физического тела в своих проявлениях, язык непроизвольно описывает их так же, как органы. В отношении сил язык не ведет себя так же.

«Но силы – это некие самые общие возможности человека, и поэтому связываются с телом целиком, а не с какой-то определенной его частью.

По этой причине данная лексема и не может функционировать как обозначение органа, даже невидимого. На ее долю остается представление о субстанции» (т. ж.).

Иными словами, силы не работают в теле, не выполняют какую-то определенную задачу, как желудок или легкие. Они скорее заполняют тело целиком, как кровь или лимфа. С той лишь разницей, что уменьшение количества любой жидкости в теле хоть и возможно, но опасно и противоестественно. А вот сила как бы гуляет, легко поступая в тело и легко расходуясь. А тело все целиком заполняется силой, а затем опустошается.

В этом тело гораздо больше подобно легким, которые заполняются и опустошаются воздухом, только сила словно бы жидкость, а не газ.

Урысон считает, что способ говорения о силах складывался по аналогии с говорением о духе:

«На наш взгляд, семантика лексемы силы формируется по аналогии с семантикой лексемы дух; ср. испустить дух – истратить силы, не хватает духа – не хватает силы и т. п. Если это предположение верно, то перед нами – результат действия концептуальной аналогии» (т. ж.).

Если это предположение верно, то перед нами утверждение, что человечество разглядело дух и начало о нем говорить раньше, чем разглядело и начало говорить о силе. Концептуальная аналогия с очевидностью подходит для описания того, как язык говорения о времени развивался из языка говорения о пространстве, что остроумно было подмечено еще Анри Бергсоном. Когда мы говорим: «Встретимся где-нибудь в районе семи часов», – мы ярко свидетельствуем о том, что пространство было освоено человеческим разумом раньше, чем время, и мы учились описывать время по аналогии с пространством.

Можем ли мы уверенно утверждать, что первобытный человек был сначала весь из себя духовный и всюду видел проявления духа, а затем открыл для себя силу и невольно описывал ее так же, как и дух? А может, он как раз дух описывал по аналогии с силой? И это только для языковедов говорить о силе труднее, чем о духе? Не будем забывать: дух в языке описывается как газ, но само слово «газ» было придумано лишь в середине девятнадцатого века. По историческим меркам языка – это очень молодое понятие, которое еще развивается.

Вглядываясь в первобытные культы, мы можем уверенно заявить, что все они были магическими, а значит, строились на основе охоты за силой. Слово «дух» не имело в древности того значения, которое придала ему поздняя христианская теософия. Дух для древних – это то, что остается от человека после смерти. В сущности – это то в живом, что остается после разложения плоти и станет духом предка. Именно поэтому и не рождалось понятие газа, пока химия и физика не пришли к потребности дать имя обнаруженным в действительности явлениям.

В действительности древних людей были духи, и был воздух, но не было газов. Поэтому языковед и вынужден встраивать в свое описание невыразимую на человеческом языке субстанцию. Но зато древние знали жидкости и прекрасно видели, что сила ведет себя сходно с жидкостью, которая заполняет емкость, зовущуюся телом. Но какое из тел заполняет эта жидкость?

Ни анатомия, ни физиология не видят силу в физическом теле, хотя и не могут оспорить ее присутствие.

Глава 5. Сила – жидкость

Сам по себе пересмотр того, как русский язык говорит о силах, позволяет задаться множеством вопросов и рассмотреть самые разнообразные грани понятия «силы». Все языковые примеры кажутся очевидными и при первом столкновении с ними не вызывают удивления в силу своей привычности и понятности. Но эта понятность кажущаяся и определяемая именно поверхностным пониманием и, так сказать, пробеганием на скорости.

Стоит только задержаться вниманием на таком выражении, как все становится странно и удивительно. И в первую очередь проступает жидкостная природа сил.

«Будучи невидимой субстанцией внутри человека, силы, тем не менее, сильно отличаются от духа. Во-первых, с силами (но не с духом) связано представление о расходуемости и восстанавливаемости. Во-вторых, силы, никак не связанные с потусторонним миром, не представляются столь же легкой субстанцией: дух можно вдунуть, а силы нормально влить, дух из человека улетает, а силы – утекают» (т. ж., с.77).

Силы вливаются и утекают. Никакой действительной аналогии с духом в этом нет. Есть аналогия с водой, с жидкостью. В таком случае силу надо бы пить… Но есть одно несоответствие. Это уже описанный способ «расходуемости и восстанавливаемости» сил. Он не похож на работу желудка, он похож на работу легких. И даже то, что при усталости, то есть при исчерпаемости сил, нужно передохнуть, отдышаться, перевести дыхание, говорит о явной связи сил с легкими.

Однако этот путь мало что объясняет, поскольку уводит в физиологию дыхания, а от нее в физическую химию окисления или в биохимию расходования и насыщения крови кислородом. Если бы это было верным, то и «нет сил пошевелить мозгами» относилось бы к обмену веществ. Однако язык уверенно видит силы там, где никакой биохимии просто нет места. Хоть в той же самой силе воли или силе духа. Кстати, сила духа естественна для русского языка, а вот дух силы звучит странно. Как более древнее слово «силы» оказалось сочетаемо с гораздо большим числом слов, чем слово «дух».

О чем же говорит это сходство впитывания силы с работой легких? О том, что все же некий орган вбирания и хранения сил у нас есть. И он подобен легким. Но это не легкие, и это орган не физического тела.

Орган этот в старину назывался ключами или плющами, и поскольку он, как и тонкое сердце, находится приблизительно там, где его физический аналог, то и легкие часто называли ключами. Однако с верхушками легких совпадают лишь выходы плющей – собственно ключи. Сами же плющи, как орган впитывания и распределения сил, значительно больше. Он заполняет собою почти все тело и прямо срастается с внутренней поверхностью той клетки, в которой живет душа – халубки, как ее называли мазыки.

Халубка имеет свою, условно говоря, кровеносную систему – жилы, которые и разносят жизненную силу по всем телам. Жил много, и они разные. Главной является становая жила, идущая вдоль позвоночника, а также два беложилья, начинающиеся в кончике носа над ноздрями и спускающиеся по позвоночнику до промежности.