Счастье

Когда Мерьем была маленькой, то не понимала, почему тетя так плохо относится к ней, почему постоянно хочет ее напугать, но, повзрослев, поняла причину такого к себе отношения. Ее появление на свет принесло тетке горе. Она во всем обвиняла Мерьем, считала ее тупой, называла грешницей, приносящей неудачу, и девочка терялась в догадках: что бы такого сделать, чтобы понравиться смотрящей на нее змеиным взглядом тетке? Однако, что бы ни делала, не могла добиться от нее ласкового слова.

Биби, посадив Мерьем в корыто, начала мыть ее, словно ребенка. Мерьем, глядя, как с ее головы стекают горячие струи воды, чувствуя, как руки биби намыливают ее волосы, ощутила счастье.

Закончив купание, Гюлизар вышла, но скоро вернулась с покрывалом в руках и закутала девушку, чтобы та не замерзла. Одновременно няня вытирала ее, приговаривая: «А сейчас ты хорошенечко послушай мои слова, умная моя девочка! Мы должны позаботиться об этом бастрюке. По твоим глазам я вижу, что ты забеременела».

Мерьем ни звука не издала, когда Гюлизар натирала ее между ног каким-то снадобьем, настоянным на травах, и так же молча выпила протянутый ей вонючий настой.

Повитуха Гюлизар, делая аборты, не прибегала к опасным методам – не вкалывала в матку женщинам перья птиц и черенки от баклажанов.

Закончив дело, Гюлизар положила голову Мерьем к себе на колени и, словно ребенка, с жалостью начала гладить по голове. Через какое-то время Мерьем произнесла:

– Биби, мой живот разрывается!

– Ничего, детка. Скоро пройдет.

Прежде чем погрузиться в сон, Мерьем спросила:

– Биби, почему петухи не поют?

– Петухи всегда поют, – ответила нянька. – Только некоторые люди их слышат, а некоторые нет.

Мерьем прошептала:

– Я уже не слышу.

– Это оттого, что ты не хочешь, чтобы наступало утро, – ответила ей повитуха Гюлизар.

Ночью Дон Кихот, а днем – Санчо Панса

Ирфан этой ночью совсем не сомкнул глаз. Он и не думал принимать снотворное: слонялся из угла в угол на втором этаже дома, сидел в плетеном кресле у крытого бассейна и смотрел, как преломляется свет в воде. Ожидая наступления утра, он спокойно собирал в кабинете свои бумаги, впервые за многие дни не чувствуя того леденящего страха, который обрывает дыхание и сжимает изнутри сердце. Сидя у бассейна, он строил планы на грядущий день. Сегодня наступит торжество победы над трусостью, сегодня он отменит установленные другими правила, по которым жил. Словно брошенному на морское дно со связанными ногами, легкие которого забили водоросли, мешающие дышать, лишенному надежды вдруг сверху ударил луч света, нашел к нему путь и спас. Так Профессору, отвязавшемуся от страхов, впервые пришло понимание, что он будет жить.

Он еще ничего не сообщал Айсель, бедняжка наверху сладко спит и не подозревает, что ее судьба вот-вот переменится.

Утром, придя в университет, первым делом он войдет в кабинет заведующего и вместо того, чтобы, заикаясь, приветствовать начальника, как делал это долгие годы, Ирфан даст в морду этому мерзкому провинциалу. Была ли еще одна причина, кроме пресловутого общественного мнения, чтобы вмазать этому старому подлому негодяю, распространяющему слухи о его «интеллектуальном воровстве», и разорвать невидимые нити лилипутов, опутавших его. Раз это сможет принести ему облегчение, то надо сделать именно так. Надо будет даже оставить открытой дверь и врезать по грязному похотливому рту заведующего отделом на глазах у секретарши – чтобы все видели, как у этого негодяя вылетают его гнилые зубы. Начальник будет ошеломлен нападением, потом его охватит ужасный страх, однако через пару-тройку минут он придет в себя, примется орать, что он ранен, и требовать сатисфакции, угрожать, что Ирфан дорого за это заплатит, позовет секретаршу, и одно за другим посыпятся указания: «Дочка, немедленно позвони адвокату. Свяжись с ректором. Нет, сначала сообщи в полицию!» Он будет прижимать носовой платок, стараясь остановить кровь, и попытается успокоить себя мыслью о том, что «этот преступник будет с позором брошен в тюрьму!» В университете немедленно станет известно о происшествии. Об этом сообщат в прессе. Одновременно начнут звонить сотни телефонов, и друзья, словно почуявшие запах крови волки, начнут плести в коридорах сладко-медовые сети сплетен. Ирфан, улучив момент, ринется в кабинет отвратительной женщины – Шэрмин-ханым. Чтобы и ей преподать урок!

Однако, строя планы в сумрачном помещении бассейна, где отражались и преломлялись в воде блики лампового освещения, он так и не сумел окончательно придумать, что же он сделает с Шэрмин. Но эту злобную ведьму надо непременно проучить! Может, глядя в широко открытые от изумления глаза, помочиться прямо на ее рабочий стол?! Да уж, ее от такой выходки и кондрашка может хватить. Однако он не был уверен, что справится: под взглядом этой бабы, да если за спиной еще и секретарша будет, вряд ли он сможет исполнить это. Но план был настолько хорош, что от него не хотелось отказываться. Он думал-думал и в итоге нашел выход: еще до похода в кабинет завотделом надо будет выпить подряд несколько стаканов воды и подождать, когда приспичит. И когда он ворвется в кабинет Шэрмин-ханым, все случится само собой, ему только и останется, что расстегнуть ширинку. Он был уверен, что после этого женщина обезумеет, начнет биться в истерике, секретарша бросится названивать по телефону, через некоторое время к этой суматохе присоединится и заведующий отделом с окровавленным ртом. А, возможно, и ректор, получив информацию о чинимых его подчиненным безумствах, спустится, чтобы посмотреть на скандал – вот тут-то надо будет срочно убираться из университета! Надо закончить письмо для Айсель, подготовить документы и сделать другие необходимые вещи…

Как и следовало ожидать, на следующий день Профессор не сделал ничего из задуманного.

И от этого почувствовал себя еще хуже, чем раньше.

С первыми лучами утреннего света все его ночные фантазии рассеялись, солнце звало вернуться в реальный мир. Многие мысли, казавшиеся в ночной темноте правдоподобными и осуществимыми, в утреннем свете предстали полным бредом. Профессор, как и многие люди, по ночам бывал Дон Кихотом, а с рассветом превращался в Санчо Пансу. Чтобы понять, что месть, которую он обдумывал, сидя у ночного бассейна, на практике неосуществима, можно было бы и в университет не ходить.

Он понял это, еще не выходя из дома. А когда прибыл в кабинет начальника, то сделал все, чтобы окончательно разрушить свои утопии. Прямо от дверей кабинета заведующего он скромно произнес: «Доброе утро» и, тут же что-то пробормотав, ретировался. В дверь уже входил следующий посетитель, один из них должен был уступить место другому, и этим уступившим был Профессор – на протяжении целой ночи бьющий морду, ломая нос, отвратному для него человеку, он не сумел сказать ни одного слова. Попятившись назад, он «по-джентльменски» дал дорогу другому, что свидетельствовало о его полной ничтожности и неисправимости. Вместо того чтобы оскорбить, произнести унижающие слова, он продемонстрировал уважение и почтительность…

Стоит ли рассказывать о его походе в кабинет Шэрмен-ханым?

Войдя, наконец, в свой кабинет, Профессор впал в ужас по поводу собственной персоны. Но чтобы не отменить своего главного, жизненно важного решения и поставить окончательную точку, он немедленно сел писать электронное письмо жене. Набрал ее емейл – [email protected], а в адресе отправителя указал свое имя, однако тело письма оставил пустым. Что он мог там написать?! Прощальную записку?! Сообщение о разлуке?!

Удрученный неосуществимостью своих фантазий, Профессор начал послание с обращения: «Любимая». Потом подумал, что с самого начала надо быть честным. Можно ли начинать прощальное письмо словом «любимая»? И как он мог обратиться к жене, с которой прожил двенадцать лет? «Любимая моя женушка», «моя Айсель», просто «Айсель» или только лишь «здравствуй»?!

Подумав, он решил все же сохранить обращение «любимая». Потому как целью его послания была необходимость сообщить о своем уходе, а не уходе любви.