Счастье

Поскольку Селахатдин тоже был глубоко верующим, они держали пост во время месяца Рамадан и, если находилась такая возможность, совершали вместе дополнительные намазы-нафили. То, что отец Джемаля был шейхом, вызывало у Селахатдина особое уважение. Себя Селахатдин называл последователем суфийского тариката (пути) Ушшаки, он постоянно расспрашивал Джемаля о том, к какому ордену принадлежит его отец, однако Джемаль ничего толком не мог объяснить. Несмотря на то, что отец Джемаля был шейхом, а сам он восемь лет посещал курсы по изучению Корана, Джемаль не знал, к какому течению он принадлежит. Как мог, он пытался рассказать что-то про тарикат, говорил, что его отец использует турецкие, арабские, персидские слова, чтобы передать красоту Всевышнего и то, на каких принципах построен этот мир. Однако у Селахатдина, гораздо лучше знающего религиозную проблематику, это не вызывало доверия, и у него закралось подозрение, что отец Джемаля – один из ложных шейхов, какие нынче были распространены в Анатолии.

После полной эвакуации людей они принялись входить в жилища и обыскивать их. Как и предполагалось, ничего это не дало. Облив бензином, они подожгли дома. Когда пламя с шумом и треском охватило деревню, женские крики поднялись до небес. На глазах, словно щепки, сгорали их гнезда, их добро. А сами они кричали так, словно сгорали их сердца. Мужчины, державшие за поводья ослов, чтобы те не убежали, не плакали, они молча смотрели, как горит деревня, а в их глазах читалась дикая злоба.

Если бы такое случилось раньше, Джемаль ужасно бы расстроился, по меньшей мере, разделил бы с людьми, чьи дома гибли, их боль, почувствовал бы сожаление, однако за долгие военные месяцы он видел столько горя, что на этот раз внутри него ничего не шелохнулось. По сравнению с другими событиями сожжение деревень было детской забавой. Не ранее чем две недели назад он видел почерневшие трупы. Муж и жена, учителя, которым еще и по двадцать лет не исполнилось, были расстреляны из микроавтобуса боевиками РПК, и Джемаль в оцепенении смотрел на два молодых тела, даже лица которых были почерневшими…

Эти горы вокруг были ужасны, и человек, говорящий по рации голосом брата Мемо, непрестанно твердил о «праве гор и праве ночи». Действительно – каждый выступ, пещеру, каждую расщелину боевики знали намного лучше, у них были более тесные связи с курдским населением. Даже животные их признавали. Когда Джемаль с товарищами приближался к деревне, собаки кидались на них как бешеные, поднимали лай на всю округу. Они были вынуждены убить нескольких пастушьих псов – карабашей. А если в ту же деревню просачивались партизаны, в ночной тьме ни один пес не издавал ни звука. Долгое время он пытался разгадать эту загадку. Наконец в один из дней Джемаль услышал, как в курдской деревне окликают собак. Джемаль и его команда приказывали: «Молчать!» по-турецки, а курды издавали странный гортанный звук, который заставлял собак умолкнуть. Джемаль старательно подражал этому звуку, но собаки его все равно не слушались.

Та же история с ослами. Деревенские жители странными звуками, которые невозможно было скопировать, управляли ослами так, будто разговаривали с ними на их языке. Однако как-то вечером Джемаль встретил человека, который не справился с этим. Они увидели, как некто с ослом направляется прямо на заминированный участок. Если бы они предупредили его – выдали бы свою засаду, если бы не предупредили – человек бы подорвался на минах. Они затаились. Взрыва долго не было. И они не выдержали, закричали: «Не ходи туда, там мина!»

Мужчина остановился, однако не смог сдержать осла, который от испуга понесся прямо на минное поле. Хозяин издавал множество звуков, пытаясь остановить животное, но все зря. Осел был обречен. Джемаль почувствовал взрывную волну и увидел ноги убитого осла, летящие по воздуху, которые через секунду упали прямо на Селахатдина. Хозяин осла рыдал, оплакивая гибель непослушного животного. Сквозь слезы твердил, что теперь его жизнь окончательно разрушена…

Джемаль предполагал, что Мемо может быть среди тех, кто воевал в горах. Потому что он всегда был очень метким стрелком.

Когда он в первый раз услышал голос друга детства, все внутри у Джемаля обмерло. Ему было бы мучительно увидеть Мемо среди погибших врагов. Он ненавидел эти горы, где и сам мог быть убит в любой момент. Стоя в ночном дозоре, он думал, что вот сейчас его продырявит пуля, выпущенная Мемо. А если бы ему самому довелось встретить Мемо, то он убил бы его, не моргнув глазом, потому что тот – государственный преступник, а Джемаль – военнообязанный, который призван защищать страну от врагов.

Джемаль увидел, что жители деревни, до этого в безысходной печали созерцавшие, как горят их дома, начали расходиться. Погрузив на ослов ковры, тюки и детей, они постепенно исчезали…

Один немощный старик умолял капитана: «Ноги не держат меня, командир. Ну, куда я пойду?» Глаза белобородого старца, с трудом изъяснявшегося по-турецки, были полны боли. Рядом с ним стоял тощий мальчишка, на вид ему можно было дать лет девять или десять. Немного погодя выяснилось, что у старика нет родных, кроме этого маленького внука. Всю семью убили, а он в своем доме на околице держал семь овец и трех коз, старался хоть как-то выжить. Обливаясь слезами, старик умолял разрешить ему остаться здесь вместе с животными. Капитан, увидев, что иного выхода нет, ведь переправить в другое место калеку будет очень трудно, сказал: «Ладно, оставайтесь!» Джемаль видел, как в глазах у мальчишки заиграла радость. Самым ярким на лице мальчишки были огромные карие глаза: когда тот улыбался, они начинали сиять невероятным светом. Ребенок улыбался, хотя вокруг бушевал пожар. На краю деревни уцелел одинокий дом, его не тронул огонь, и теперь он с дедушкой сможет остаться и поселиться там. Мальчику не хотелось оставлять коз и овец на этих холмах, он не представлял себя не только в городе, но и нигде в другом месте, за пределами этих гор.

Джемаль смущенно достал из кармана мелкие деньги, положил в ладонь мальчика и потрепал его по голове. Он постарался сделать это незаметно для окружающих, чтобы не смутить ребенка. Мальчик взглянул на него с благодарностью.

Этим вечером, после возвращения на пост, случилось нечто, чрезвычайно взволновавшее Джемаля. Хриплый голос Мемо в рации, после нескольких ругательств, отпущенных в адрес турецких вооруженных сил, переговариваясь со своими, сказал по-курдски: «Я иду к пророку Ною». Эта фраза, сказанная среди десятков других слов, вроде бы ничего не значила. Мемо всего лишь сказал: «Я иду к пророку Ною», однако Джемаль знал старые шуточки Мемо, он был уверен: Мемо произнес ее умышленно, «Пророк Ной» означал гору Джуди[13].

Потому что все в этой местности свято верили в то, что ковчег Ноя остановился на горе Джуди, и Мемо, просиживая часами на берегу озера, мечтал о том, как однажды он поднимется на Джуди, обследует каждый дюйм и непременно найдет Ноев ковчег.

Это означало, что боевики оставляют место своего обитания – заснеженные вершины, куда по склонам поднимался огонь, и направляются к Джуди. Ведь военные, знавшие Джуди как свои пять пальцев, недавно снялись и ушли оттуда.

После еды Джемаль сказал капитану: «Командир, я хочу сообщить вам нечто очень важное».

От волнения его лицо стало красным как закат, предвещающий жаркий день.

Почему не поют петухи?

Из поколения в поколения передавались предания о чудесах, дарованных Всевышним и Святой Марией, каждый мог стать их свидетелем.

Вот и Мерьем так молила Святую Деву, что, когда двери амбара, заскрипев, отворились и на пороге вместо змеи Дёне появилась повитуха Гюлизар, девушку крепко обняла радость: выходит, Бог принял ее молитвы! И вот она, милая няня, с ее извечным белым батистовым шарфом на голове, лучистыми добрыми глазами, добрыми руками, стоит напротив Мерьем. Сквозь оставленные открытыми двери просачивался солнечный свет.

13

В течение 200 лет хребет горы Арарат называли «Джуди». Гора Джуди, о которой здесь говорится, лежит в 200 милях к югу от горы Арарат.