Страница 9 из 62
– Пришёл день расплаты, сиротка! – протянула Шейли.
Стараясь вырваться, я собиралась ей ответить, как вдруг почувствовала сильную боль в затылке, такую, что в глазах посыпались искры. Кругом потемнело, и я поняла, что падаю на чьи-то руки.
Вечер опустился на землю, когда я стала приходить в сознание. Голова нестерпимо болела, а по спине полз холод сырого кладбища. Затем обрушился тумак по лицу, следом ещё один, и третий окончательно привёл меня в чувства. В плывущих предметах я пыталась сориентироваться, но поняла только, что лежу на студёных плитах на улице. За волосы меня держала Марта, а обрушивала силу неженских кулаков Шейли, присевшая на корточки. Что-то тёплое упало мне на подбородок и руку, снова и снова – это были капли крови с моей разбитой губы.
– Очухалась, сиротинка! – воскликнула Молли, кружа надо мной, словно гриф над трупом. – Ну? Осталось ещё желание грубить?
Марта и Шейли зловеще хохотали. Я оторвала губы, прилипшие друг к другу. Но произнести ничего внятного не сумела: рот был полон крови. Пока я сплевывала её, Молли продолжала злорадствовать.
– Посмотрим насколько ты смелая. Осмотрись хорошенько вокруг. Что ты видишь?
Повинно подняв голову, я оглядела рассеянную темноту. Перед глазами был особняк доктора Ньюмана. Лунный свет падал на стены, истерзанные часами одиночества и духом присутствия в них загубленных душ. Мы находились у тяжёлых дверей с узором могильных оград, простирающихся вверх на семь футов. Витражные стекла с изображением девяти кругов ада по Данте помутнели и кое-где потрескались. Особняк устремлялся в небо четырьмя этажами безжизненных окон, казалось, молящих прощение за то, что некогда творилось внутри. Вся его мрачность обдавала дыханием смерти. Над крышей его безмолвно парили чёрные вороны. У меня перехватило дух. Я была напугана мыслью, что Молли Клифтон и её бессердечная команда уготовили мне. Но показывать свой страх я не помышляла.
– Чандлер, что скажешь? Тебе страшно? Представь внутри гору неубранных трупов, воняющих хуже трущобной дыры. Забавно будет положить тебя к ним на всю ночь и заставить смотреть в приоткрытые глаза мертвецов.
Она зловеще расхохоталась, и лихорадку смеха подхватили остальные.
Но громкие голоса потревожили сон утомленного дома. Десятки чёрных воронов, кружащих в поднебесье над крышей, издав карканье не менее зловещее, чем хохот Молли, оставили особняк и полетели прочь, теряясь в медном отсвете неполной луны. Оторопевшие мучители задрали головы вверх.
– Какова… чёрта? – протянула Марта, не выпускающая из рук мои волосы.
– Здесь кто-то есть… – неистово прошептала Шейли, поднимаясь в полный рост.
Молли намеривалась что-то добавить и осеклась. В непосредственной близи, прямо за спиной Шейли раздался скрип несмазанных петель: пронзительный, берущий за душу; в привычной тишине он казался оглушительным. Железная дверь плавно покатилась вовнутрь, скрывая в темной полоске дверного проёма силуэт и лицо стоящего за ней. На какое-то мгновение мы приросли каждый на своём месте, а глаза выдавали весь ужас, в котором мы были на равных. Дом доктора Ньюмана ожил. И тот, кто находился в сумрачной тени за дверью: будь он живой человек или мертвец, восставший из пепла, топтал нашу смелость одним своим незримым присутствием. Я тут же забыла о боли, сковывающей лицо и голову; забыла об угрозах шайки – ведь то, что хранилось за этими стенами, было куда опаснее Молли Клифтон и всех её гадких замыслов.
Не прошло и десятка секунд, как Молли с широко распахнутыми глазами сорвалась с места и бросилась бежать, а за ней – обезумевшая свита, оставляя меня один на один с неизвестностью открытых врат Эреба. Я стала вглядываться во тьму, где по-прежнему всё было чёрным, как ночь северных морей. По низу просочился ещё более холодный поток, обжигающий руки, на которых я старалась удержаться. Но тело беспомощно клонилось к земле. Из темноты дверного проёма показался черный ботинок, а следом ко мне потянулась мужская рука. Я судорожно вдохнула и пришла в забвение.
Спустя некоторое время, сотрясаясь от холода, я открыла глаза и устремила их в тёмный потолок, подражающий высотой своего внутреннего свода куполу кафедрального собора. Пахло сыростью подвала и чем-то ещё, смердящим обильным гниением. В тиши запустения доносился металлический звук. Его создавали стрелки продолговатых часов с маятником за стеклянной дверцей. Они занимали не менее трех с половиной футов стены первого этажа над камином. Стрелки остановились в одном положении, и, точно мучаясь в предсмертных муках, дрожали на тринадцатой минуте восьмого часа, разливая по особняку медное отдалённое эхо. В неугомонных лучах луны, струящихся из верхних центральных окон, порхали блестящие частицы пыли. Свет падал ближе к камину на стол из мраморного камня, где стояла фотография толстой женщины с шиньоном кудрей; она улыбалась так проникновенно, что не составляло труда угадать её голос и задор смеха. Слева от стола, друг напротив друга теснились кресла стиля рококо, удостоенные слоем пыли и старости; а сразу за ними винтовой лестницей с резными перилами поднимались вверх ступени, укрытые белой пылью и тем, что осталось от ковра.
Я лежала на покрывале и даже сквозь толстый слой шерсти чувствовала холод от каменного пола. Голова разламывалась на части, и всё тело поднывало слабостью. Осознав окончательно, где нахожусь, я подскочила, но головокружение остановило мою прыть. Я оперлась на стену и тут же отстранила руку: она была ледяной, липкой и влажной наощупь. Откуда-то издалека доносилось карканье вороны, залетевшей в поднебесье потолка. Я прекрасно помнила, что кто-то схватил меня за руку перед тем, как мне потерять сознание. Но размышлять в жутком месте, не взирая на отсутствие видимых признаков жизни, приравнивалось безумию, и я, собрав остатки сил, потащилась на легкое дуновение ветра, более тёплое, чем воздух в особняке. Тяжелая дверь поддалась со второй попытки, и я очутилась на улице.
Вокруг парило безмолвие. И только жухлые листья, прикрывая выжженную солнцем траву, тихо шелестели под ногами. Голова ещё кружилась, губу сильно дергало, а мои волосы ещё ощущали на себе крепкую хватку Марты. Я думала о Молли. Вся отвага и её угрозы были внушительны до тех пор, пока страх кошмарного дома не обратился против неё – по натуре она оказалась трусливой хвастуньей.
Я шла по разрушенной мощенной дорожке мимо замшелой чаши фонтана, укутанной плющом, и вышла за железные ворота. Они прокалывали воздух острыми пиками и погребальным стилем дополняли входную дверь особняка.
С наружной стороны ворот был пригвождён почтовый ящик, где цифру 63 изводила ржавчина. Сверху виднелся уголок белой бумаги, и моё сердце в отчаянии забилось. Неведомый порыв заставил меня приподнять крышку и убедиться в том, что на дне покоилось письмо. Я достала его, и в ту минуту ослепительный свет фар пролился на тропинку, ведущую от тротуара к воротам. Я зажмурилась, судорожно пряча конверт за пазуху куртки. Тишина обрушилась легким скрипом несмазанных пружин, за которым последовал топот ботинок, опустившихся на землю, и фары потухли. С нетерпеливым волнением я вгляделась в темноту, где различался силуэт человека. Одежда на нём была свободной, а относительно шеи голова смотрелась несуразно большой. Он сделал пару медленных неуверенных шагов, и меня бросило в жар от визуального обмана: принятое мной за голову оказалось защитным шлемом, а тем человеком был Лео Ферару. Чувствуя, как почва уходит из-под ног, я была готова вновь потерять сознание от страха и воспоминания тех кошмаров, что снились мне накануне. В полуночной мгле дома, где двадцать лет назад обезумил доктор Ньюман, Лео выглядел чудовищем саги о безвыходном Эребе. Бежать было никуда – он находился в двух футах. Я закрыла глаза, дрожа как птенец, брошенный на произвол судьбы, и не верила, что это творится со мной. Я искренне сожалела, что за короткий отрезок жизни не увидела и малой доли того, что уготовил нам греховный мир желаний; не познала опьянения чувством, о котором вещают за каждым углом – я ни разу не влюблялась и даже ни имела смутных представлений, почему так много говорят о томлении в ласках ночами, проведёнными с тем, кого выбрало твоё сердце. Мне стало грустно от мысли, что переезд в Ситтингборн, столь нежеланный и отвергаемый мной, обрек меня на угрозу стать безликим именем вселенной, погребенным в пепле собственных грез и надежд. Я боялась потерять отца, но жаждала вновь обрести мать, вспоминая каноны, диктующие нам о жизни после смерти. И та жажда подготавливала меня к достойной встрече с роком.