Цвет алый

Пал Саныча о роли энтропии во втором законе термодинамике, ручка моя, пардон, чудесным образом дематериализовалась. То есть, попросту говоря, в поле моего зрения находилось все что угодно, но только не жизненно необходимая мне и моему непогашенному кредиту пластмассовая штучка. Естественно, я оторвалась на ближайшем сотруднике Пал Саныча, который настраивал генератор магнитных полей и минуты две смотрел на меня, просто улыбаясь и не говоря ни слова. Потом вынул из нагрудного халата обыкновенную авторучку и так же молча протянул ее мне. Разумеется, мне стало неловко от такого проявления моей бестактности, и по окончании интервью я пригласила Владилена на чашечку кофе и пару бубликов в околоинститутское кафе, гордо именуемое комнатой психологической разгрузки. «Чашечка кофе» плавно переросла в совместный завтрак и жуткий нагоняй от шеф-редактора за безбожно затянутый материал.

Следующий Новый год мы встречали вместе в моей московской квартире.

Да уж, радости от этого пробуждения я не испытывала. Более того, с мазохистским удовольствием натянув гетры и запахнувшись в полы розового махрового халата, я побрела на кухню ставить кофе. Владилен абсолютно не признавал растворимые разновидности этого напитка, и мне приходилось вставать на пятнадцать минут раньше, чтобы к его пробуждению кофе был уже готов. Это была традиция, и за все три года нашего брака я еще ни разу ее не нарушила.

Привычку пить настоящий молотый кофе Владилен привил мне еще в период ни к чему не обязывающего знакомства. Я наизусть выучила все сорта, которые он любил, и, как одержимая, кидалась на все кофейные новинки, появляющиеся в супермаркетах и магазинчиках на пути моей погони за очередными строчками в номер. Нашим любимым местом в городе, где мы обычно встречались по вечерам, была маленькая кофейня «Мадлен», ютившаяся как раз за углом по улице, где располагалось трехэтажное здание моей редакции. Впрочем, кажущаяся незначительность «Мадлен» была обманчивой – народ собирался здесь исключительно избирательный и, в основном, творческий. В общем, половину завсегдатаев я знала, а с половиной знакомилась позднее ввиду специфики работы, просто обязывающей выискивать очередных героев для инициированных сенсаций. Владу же кофейня нравилась за исключительно простой интерьер и на самом деле вкусный капуччино. Как раз такой, какой я готовила для него каждое утро.

– Я не слышал, как ты вчера легла, Камил. А я сам чертил до часу, – спокойно заметил Владилен, выкладывая нарезанные ломтики сыра на хрустальную подставку. – Долго сидела?

Надо же, даже время засекает. Физик, что тут поделаешь.

– Нет, минут сорок, наверное. Сам знаешь, когда вдохновение нападет, от него не отобьешься, – отшутилась я.

На самом же деле вдохновением и не пахло, и я никак не могла додумать название статьи для завтрашнего номера. Сроки не просто поджимали, а буквально верещали над ухом эсэмэсками от шефа, грозившегося снять премиальные за срочность материала. Он опаздывал уже на двое суток, что, в масштабе ежедневника, было абсолютно недопустимым.

– … тебя устроит? – случайно умудрилась поймать конец фразы Влада.

– Прости? – дернулась я и едва не пролила кофе.

– Я говорил тебе, соня, что заеду за тобой в обед, будь готова к двенадцати.

– Я постараюсь, – вздохнула я. – Очень. Сам же знаешь, у меня статья горит. Надо в край ее доделать. И двух бабулек сегодня снять. Раньше часу никак не управлюсь.

– Хорошо, – скептически хмыкнув, отозвался Влад. – Ты позвони, как освободишься, я приеду.

Он накинул черное полупальто и поцеловал меня в макушку.

– Я убежал, Камил, пора. Удачи, сонц.

Я помахала ему рукой, допивая кофе, и услышала, как в прихожей щелкнул замок. Ушел. Сейчас бы обратно в кровать… Я зашла в спальню и вытащила из шифоньера обтягивающий серый джемпер – сегодня тепло, вполне можно обойтись им и плащом. Вот только юбку бы еще подобрать к нему… Я подошла к зеркалу как была, в джемпере и колготках, прикидывая черную кожаную юбку, как вдруг что-то меня стукнуло. Так же, в том же виде я сидела в прихожей и плакала, потому что мой муж умер. Авария. Сочувствующие глаза мамы и разлитый по стенам «Homme Egoist». Я вспомнила. Не может быть. Это просто не может произойти с Владом.

Всю неделю меня не отпускало навязчивое чувство дежавю. Я словно наяву видела детали похорон, свое серое лицо с нулевым – выплаканным – макияжем, неискренние дежурные соболезнования проигрышем на фоне ритмичного постукивания в висках «нет… его нет…». Странность видений заключалась еще и в том, что они были отрывочными – настоящее вперемешку с будущим, причем настоящее именно мое, реальное, происходящее. Дежавю не было для меня чем-то экстраординарным, оно случалось у меня раза два-три в месяц. Потом синдром дереализации стушевывался, выскакивая, как чертик из коробочки, именно тогда, когда я меньше всего ожидала его повторения, – пожалуй, наиболее точное слово для обозначения этого феномена. Случались у меня и двойные дежавю; в таких случаях я точно помнила или знала, что переживала ощущаемое дважды. Слишком сильно я не заморачивалась по этому поводу; способности к дежавю передавались у нас в семье по женской линии и были вполне нормальным явлением. Уже гораздо позже, во время учебы в институте, я прочитала заключения одного психотерапевта о том, что дежавю – это серьезное отклонение в работе головного мозга, потенциально вызывающее развитие шизофрении. Дисфункция синхронной обработки информации правым и левым полушариями приводила, по мнению врача, к некорректному воспроизведению уже записанных данных, что, в свою очередь, и обозначалось термином дежавю. Согласно теории дуализма существовал и синдром жамевю – ощущение никогда не виденного, ведь если можно вспомнить прошлое, то, при наличии определенных усилий, можно считать информационное поле планеты и вспомнить… будущее?

Дежавю толковалось неоднозначно. Это могло быть признаком закономерности и правильности действий либо своего рода предупреждением о грядущем. Одно из объяснений, которое я услышала, еще будучи школьницей, гласило, что, когда мы очень стараемся забыть какой-либо промежуток времени (день, к примеру), мы тратим очень много энергии, и даже если нам это и удается, некоторые моменты непроизвольно всплывают в памяти. Это неподконтрольное узнавание себя в аналогичных ситуациях. Лично я была склонна воспринимать дежавю как память прошлых жизней и благополучно забывала о них сразу по их истечении. Но только до тех пор, пока дежавю не случилось с Владом.

И я отчаянно старалась прокрутить события назад, сложить стекляшки калейдоскопа вместе и вспомнить обстоятельства, предшествующие его гибели.

Разумеется, Владилен ничего не знал о причинах моей рассеянности. Он списывал это на загруженность работой, мой уход «в себя», когда я писала, и даже если я и рассказала бы ему о мучавших меня страхах, он бы просто не воспринял это всерьез. В противоположность мне Влад списывал все причинно-следственные явления только на события точного характера, а к моим увлечениям вроде составления психоматриц (основы нумерологического анализа) относился как к легкой забаве. Хотя и не мешал мне этим заниматься. Единственно, как бы отреагировал Влад, – он бы настоял на срочном отпуске и отъезде куда-нибудь в теплое местечко, чтобы теплый морской воздух выветрил мрачные мысли, которыми я до ненужности забивала свою «очаровательную головку». Наш брак был из разряда тех, что называют благополучными, хотя ссоры временами случались. Пару раз мы были близки к тому, чтобы разъехаться по разным квартирам, – слишком сложно нам было уживаться с такими разными характерами, тем более с настоящими скорпионьими привычками Влада. Это ведь только в физике противоположности притягиваются, а для совместной жизни нужно даже большее, чем банальное совпадение характеров, но по какой-то непостижимой причине мы оставались вместе. «Судьба, наверное», – размышляла я, а Влад, как обычно, недослушав, легонько начинал покусывать меня за мочку уха, и у меня пропадало всякое желание разговаривать с ним на эту тему. Да и разговаривать вообще.