Страница 68 из 77
- С сегодняшнего дня отправишься работать в лазарет! – сурово сообщил ей надзиратель и, то и дело, подталкивая в спину, повел по коридору в отдельное крыло.
Еще не доходя до двери, ведущей в первую палату, Люси закашлялась: в ноздри ей ударил сильный запах аммиака. Для чего он здесь - неужели, чтобы не терять сознания от голода? Только переступив порог, она смогла представить себе жуткое зловоние, которое он должен был перебивать.
На тюфяках, постеленных прямо на полу, лежало вряд по нескольку больных. Бурые, кое-где кровавые, растекшиеся пятна на их белье и одеялах не оставляли никаких сомнений в том, что здесь несчастных не лечили, а попросту гноили заживо. В одной из стен темнело отверстие камина, который, по всей видимости, топили крайне редко, если вообще топили. Вместо дров туда свалены были ящики с упаковками серых бинтов и какие-то странные металлические инструменты.
Если бы в первый день в работном доме Люси увидела не кухню, а лазарет, ее последние иллюзии развеялись бы уже тогда. Отсюда нет спасения, отсюда попадают лишь на небеса! Стоны, лихорадочное бормотание, хриплое дыхание наполняли комнату, словно в ней вот-вот испустит дух огромное дикое раненное существо.
Бредившая в лихорадке женщина судорожно металась на соломенной подстилке, не давая отдыха лежащим рядом. В бреду она звала кого-то, протягивая руки, но имя невозможно было разобрать.
- Эй, помоги мне ее перенести, - подозвала Люси одна из санитарок, ухватившись за подол больной.
Вдвоем они, переступая через ворох бесформенных лохмотьев, кое-как проволокли ее по узкому проходу и уложили отдельно у стены.
- Как ей помочь? Есть тут какие-то лекарства? – спросила Люси, безнадежным взглядом обводя палату, заполненную распростертыми телами.
- Не выживет, - пробормотала санитарка, как будто не услышала вопроса, и поднялась на ноги. Осунувшееся, землисто-бледное лицо с резко-очерченными скулами, продолговатые припухшие глаза…
- Грейс? – вырвалось у Люси.
Женщина медленно повернулась и пристально посмотрела на нее.
- Ты и впрямь не такая, - проронила она. – Просто не жила еще, бедная. – В хрипловатом голосе ее звучало скорее снисхождение, чем жалость.
- Да, не жила почти, но много потеряла, - отозвалась Люси, словно обращаясь к самой себе.
- Полно жалеть себя! – сердито оборвала ее Грейс. – Мы все теряем больше, чем находим. Зато уж больше, чем имеешь, не отнимут… Были у тебя дети? – спросила она вдруг напористо, с каким-то вызывающим упреком выговорив слово «были».
- У меня есть дочь, - дрогнувшим голосом отвечала Люси.
- А у меня их было четверо, - ты слышишь? - четверо сыновей! – Грейс резко выпрямилась, и глаза ее сверкнули из-под нахмуренных бровей. - Было. Последнего похоронили несколько дней назад. Ни одного не видела с тех пор, как здесь живу. Знала только, что где-то в соседнем крыле они, сдирая руки в кровь, с утра до вечера щипали пеньку****… Их даже хоронили без меня.
Грейс выжала намоченную тряпку и энергично принялась тереть полы, как будто вымещая накопившуюся злобу.
- Запомни, - бросила она через плечо, - не все потеряно, когда у тебя «есть». Другое дело - когда «нет». И больше никогда не будет!
Люси стояла, точно громом пораженная. Она была обезоружена. Своей суровой, грубой прямотой Грейс неожиданно раскрыла ей глаза. Ни чуткость, ни забота не способны так отрезвить отчаявшуюся больную душу, как эти несколько отрывистых коротких фраз. Да или нет - как черное и белое, а между ними провидение дает нам время для борьбы. И только слабый погибает раньше срока…
- Чего ты размечталась? Бери ведро и убирай! – раздался голос надзирателя, и Люси торопливо подчинилась.
Нет ничего позорного и унизительного в том, чтобы хоть немного облегчить страдания изнуренных тяжкими болезнями, беспомощных людей. Но как помочь им? Перекладывая с места на место пропитанные нечистотами матрацы, размазывая грязь по каменному полу дырявой тряпкой? Люси заметила, что некоторые больные, бессвязно бормотавшие себе под нос, бредили вовсе не от жара. В полном сознании они были безумны - безумны, как покинутые всеми узницы в приюте Фогга! Тот, кто хотя бы раз увидел отрешенные потухшие глаза, в которых временами вспыхивает беспричинное неистовое торжество, уже не спутает безумие с обычной лихорадкой. Оно просачивается в каждую лазейку между массивными камнями стен и невесомыми песчинками тревожных мыслей. Безумие, как рыскающий хищник, везде находит себе жертву!
- Ты, кажется, сказала, у тебя есть дочь? Она в работном доме? – послышался негромкий голос Грейс.
Люси растерянно остановилась.
- Нет. У человека, который преследовал меня и, наконец, разрушил мою жизнь, - ответила она, не оборачиваясь.
- Он ее отец?
- Нет! Он погубил ее отца!
- Убил?
- Почти. Сослал на каторгу. Пожизненно. – Сама не понимая почему, Люси не оборвала этот странный разговор, похожий на допрос. В смятении она ждала совета, который должен был решить ее дальнейшую судьбу. Сочувствие лишило бы ее сейчас последних сил, но в голосе, который бередил ее незатянувшиеся раны, не было сочувствия. Настойчивый, неумолимый он прозвучал как будто внутри нее:
- Если ребенок у него, значит, он ждет. Пойди к нему. Я бы уже давно пошла.
- Только не это!
- Тогда иди с другими. Ты молода еще, ты сможешь. Ради дочери. Найди покровителя, который тебя защитит.
- Я не смогу! – Люси в отчаянии сжала пальцами виски. – Чего ты добиваешься - свести меня с ума?
- Тогда придется забыть о ней. Со дна не так-то легко подняться. Разве что всплыть после того, как захлебнешься. - Грейс говорила сухо, без эмоций. Она давно усвоила неписанные правила отверженных, следуя им, как аксиоме. – Меня так просто не удастся потопить! Когда закончится зима, я выйду: здесь меня уже ничто не держит.
- Я тоже жду весны, чтобы уйти, - призналась Люси. Самое сокровенное ее желание прорвалось за пределы ее души, и ей внезапно стало не по себе.
- Не жди, а думай. Говорю тебе: ты сможешь.
- Что? Что?!
- Сама знаешь. Только так, не иначе, - продолжал непримиримый голос. - Найти приличную работу труднее, чем на дороге – полный денег кошелек…
Чьи-то надрывные стоны заглушили последние слова. Но где-то глубоко внутри себя Люси услышала глухое эхо: сможешь! В груди кололо тысячью иголок и обжигало, как огнем. Прозрачно-чистые воспоминания померкли, затерялись во мраке настоящего. Вот-вот раздастся непостижимое, жестокое «Смогу!», точно фальшивый, ложный приговор…
- Больше не выдержу!.. Дайте хотя бы пить. Воды, воды-ы! – доносится буквально со всех сторон. Кажется, здесь стонут даже стены.
Уж лучше нестерпимая физическая боль, чем эта пытка раздираемой на части изувеченной души!
- Не дышит! Умерла! – вскрикнула вдруг одна из санитарок, широко-раскрытыми глазами глядя на безжизненное тело, распростершееся на полу.
- Чего орешь? Не умерла, а спит! – одернула ее Грейс. – Мне разрешили дать ей снотворного, чтобы не мучилась.
Люси склонилась над больной, чтобы пощупать пульс.
- Это же Бетти! – воскликнула она.
Рука была холодной, пульс не бился.
- Она… Она действительно мертва, - проговорила Люси. Ей вспомнилось, как тихо и незаметно покинула приют умалишенных бедняжка Мэри, и сторожам осталось лишь ее бесчувственное тело. Как Бенсон, ухмыляясь, говорил, что за него заплатят хорошо… Безумие и смерть не просят подаяния, не зарабатывают непосильным каторжным трудом – они бесстрастно делятся друг с другом своей добычей, которая сама плывет им руки.
- Отмучилась: теперь ей намного легче, чем нам! А там уже никто не отберет ее дитя, - со вздохом заключила Грейс, перекрестившись.
То были и заупокойная молитва и эпитафия. И Люси поняла: ребенок тоже умер. Но почему эта суровая и замкнутая, скупая на эмоции и чувства женщина так тяжело вздохнула? Набравшись смелости, Люси пытливо заглянула ей в глаза: в их долгом взгляде, устремленном на покойницу, читалась нескрываемая искренняя зависть.