Вопреки всему

Третий способ, схожий с предыдущим, заключался в том, чтобы поступить на службу в чей-нибудь богатый дом, хоть это и противоречило идее продуктивного труда на благо общества и ради искупления вины. Однако же портной, дворецкий или повар вряд ли отправится в Австралию в поисках работы, а богачи и привилегированные, состоятельные люди вроде местных судей, чиновников и комендантов без них пока не научились обходиться. Поэтому на арестантов, обученных каким-либо ремеслам существовал особый спрос. На фоне мелких, в основном, безграмотных воришек, здесь попадались даже банковские клерки, осужденные за подделку векселей. Но воры, как ни странно, тоже пользовались спросом. Из них зажиточные австралийцы набирали себе охрану: грабителю виднее, как обезопасить дом от кражи. Кроме того, немало фермеров нуждались в дешевой рабочей силе: ведь каторжников надо было лишь кормить и одевать, а жалованье им не полагалось.

И эта третья спасительная возможность представилась однажды молодому ссыльному по имени Билли Кэрол, которого за хрупкое сложение и робкий, застенчивый характер на каторге с пренебрежением прозвали попросту Цыпленком. Он появился здесь совсем недавно. Извращенные и низменные нравы, с которыми он сталкивался ежедневно в общем бараке и на руднике, приводили его в ужас едва ли не сильнее, чем жестокость надзирателей. На воле Билли Кэрол работал поваром в доме богатого банкира, и, каким бы суровым и придирчивым ни был его господин, юноше никогда не приходилось слышать от него отборной брани на каторжном жаргоне. Все преступление несчастного заключалось в том, что он влюбился в дочку своего хозяина, который, узнав об этом, самым бесцеремонным образом обвинил его в воровстве. На каторге полезная профессия довольно скоро сослужила службу Кэролу: комендант устроил его поваром к себе на кухню. Юноша был спасен… на неопределенный срок. Но через несколько недель все сорвалось. Нетрудно объяснить причину лютой ненависти и злорадства, с которыми набросились на него в тюрьме Джим Траверс и ему подобные.

Цыпленок вышел из карцера понурый и изможденный, как будто он провел там целый год. Тюремщик вытолкал его во двор и жестом повелительно, без лишних слов указал ему на груду камней и молоток. Утро приоткрыло арестантам краешек бронзового неба, заключенный в продолговатый каменный прямоугольник. Их было около пятидесяти – в серых и желтых куртках. Последние считались особенно опасными, они работали в цепях. Такую же одежду каторжника из категории «неисправимых» носил теперь Бенджамин Баркер. Сидя напротив Билли Кэрола, он украдкой бросил взгляд на его осунувшееся бледное лицо и ссутулившуюся фигуру. Перед юношей лежали огромные глыбы камня, а он с трудом удерживал в руках тяжелый молоток…

Бен пытался представить, во что превратит его каторга через несколько лет… если он выживет. Кругом звенело и стучало опостылевшее железо, монотонно сотрясая знойный воздух. В этих звуках тонули приглушенные вскрики арестантов. Их озлобленность походила на какое-то странное исступленное рвение. За годы непрерывного усердного труда они могли бы искрошить на щебень целую тюрьму. В действительности все то же несокрушимое железо подтачивало силы, веру и волю в них самих.

Мелкие нарушители закона, затерянные в общей массе цивилизованного общества, не представляли для него существенной угрозы, но настоящими преступниками их делала именно каторга. Злоба этих затравленных существ была сильна настолько, что просто не оставляла места для раскаяния. И если даже самая тяжелая работа еще могла кого-то перевоспитать, то обращение тюремщиков стирало в осужденных личность и скудные задатки человеческого, еще не до конца загубленные пороками. А наравне с мошенниками и бандитами все эти издевательства порой терпел бедняк, укравший пару башмаков! Что говорить о невиновных?

– Ах ты, собака! – резкий окрик надзирателя внезапно перекрыл удары молотков. – Ты яйцо очищаешь или камень долбишь?

Оторвавшись от работы, Бен увидел, как отброшенный увесистым ударом Билли вылетел на середину тюремного двора. В двух шагах от него, точно столб, возвышалась фигура в черной сутане.

По рядам заключенных прокатился неприязненный ропот.

– И чего это долгополого сюда принесло? Отпевать-то пока вроде некого, – криво усмехнувшись, проворчал Мэттью.

По-видимому, пастор обладал хорошим слухом. Горькая, в чем-то справедливая ирония, прозвучавшая в замечании старого каторжника, явно задела его: здесь слишком часто пригодилось молиться об усопших, которым даже не хватало времени покаяться в своих грехах.

– Я пришел наставить вас, потому, что находясь в тюрьме, вы не можете послушать проповедь вместе с остальными, – нахмурившись, ответил пастор. – Мое предназначение, в первую очередь – заботиться о душах живых людей!

Нагнувшись, он помог подняться Билли, который, широко раскрыв глаза, смотрел на него снизу вверх, точно на ангела, сошедшего с небес. По команде надзирателя молотки замолкли, и последние слова священника отчетливо, как удары колокола, прозвучали в наступившей тишине.

Он снова выпрямился и окинул взглядом длинные ряды своей угрюмой паствы, которой собирался пообещать прощение и рай в награду за христианское смирение. Увы, он был похож на одинокую гранитную скалу посреди расступившегося моря. Он поднял к небу светлые глаза, с виду спокойные, но озаренные внутренней энергией и произнес:

– Прости им, Отче! Ибо не ведают, что творят*.

– Мы не слышим ваших проповедей: мы оглохли от стука молотка и кирки! – хмуро пробормотал в ответ еще не старый, но сгорбленный и исхудавший арестант. Должно быть, он хотел с пренебреженьем плюнуть под ноги пастору, но вовремя сдержался. – Вы, как вас… ваше преподобие…

Гладкий лоб священника прорезала тонкая морщинка, губы непроизвольно сжались, но взгляд остался невозмутимым.

– Мое имя – Джефри Левен, – с достоинством ответил он. – Отец Левен.

– Так вот, мы верим лишь тому, что видим – в преисподнюю. А вы ее не видите, пастор Левен? – прибавил с вызовом все тот же каторжник.

Священник предостерегающе остановил его движением руки. Он считал своим призванием вразумлять, а не выслушивать упреки заключенных.

– Милосердие и прощение Божье существуют для всех – даже из пропасти душа, открытая Ему, может подняться на небеса!

В голосе Левена звучала столь горячая и непоколебимая уверенность, что Бенджамин, сидевший прямо перед ним, непроизвольно горько усмехнулся. Ему, как и другим, заброшенным судьбой на дно этой глубокой пропасти, было слишком хорошо известно, что отсюда лишь одна дорога – на небеса. Ища лекарство от болезни, врачи порою проверяют их на себе. Чтобы прочувствовать по-настоящему, какая мука, подобно червю, точит вверенные ему души, пастору следовало хотя бы пару дней с утра до ночи потаскать булыжники под ударами кнута. Но Левен, еще молодой, законопослушный и благочестивый, проведя почти два года в каторжной колонии, до сих пор был убежден в справедливости всего там происходящего. Руки его не держали предмета тяжелее распятия, а глаза, обращенные к небу, поверх недостойной земли, способны были видеть ясно только ангелов… Что говорить о чопорных, надменных законодателях, которые ни разу даже не были в Австралии?!

Пастор по-своему истолковал горькую улыбку Бена.

– Мне кажется, вы так и не смирились со своей участью, – сказал он, подойдя поближе к разделявшей их куче щебня. – Это мешает вам искупить вину перед Всевышним.

Бенджамин молча посмотрел на Левена с тем самым выражением, с которым тот минуты две назад оглядывал ряды притихших арестантов. Что знает этот человек о его вине? Умудренный опытом, Бен давно перестал говорить о причине своего заключения. Скажи он, что осужден невинно, пастор с презрением назвал бы его лжецом, а каторжники подняли бы на смех. Но он молчал, и его прошлое в глазах товарищей по несчастью, было окутано непроницаемым ореолом тайны, в которой они склонны были видеть скорее нечто устрашающее, чем обыденное. Каждый воображал себе не бог весть что в силу своей порочности или фантазии. Ходили слухи, что Бена приговорили к смерти через повешенье, которое впоследствии заменили на пожизненную каторгу. Одни считали его ловким аферистом или искусным карманным вором, случайно попавшемся на деле, а кое-кто – грабителем с большой дороги. Возможно, это создавало Бенджамину Баркеру особый авторитет: в среде преступников тоже существуют свои ранги. Истинная его история была известна только Тому.