Вопреки всему

Некогда раздумывать и сомневаться! Беззвучно, словно тень, Баркер метнулся под прикрытие скалы. Никто не решился бы, а он это сделал! Зачем?! Как вообще он очутился в самом конце колонны? В своем безумном, отчаянном порыве Бен даже не заметил, что бросился в сторону моря вместо того, чтобы добраться до диких труднопроходимых джунглей и затеряться в зарослях. Что на него нашло? Нет, это бред, кошмары воспаленного сознания!

Две ночи напролет ему мерещились извивы бесконечной, убегающей из-под ног тропы, расщелины, уступы, отвесные обрывы. За плечами сухо щелкали ружейные затворы, где-то в тумане беспокойно шумело море… Сдаваться рано! Еще усилие… Он выберется! Он уверен – ему есть ради кого бороться и выжить вопреки всему!..

Только к утру, очнувшись от мучительного сна, Бенджамин понимал, что самое ужасное произошло с ним наяву, а призраком оказалась лишь свобода. Случаи для побегов предоставлялись довольно часто. Для неудачных побегов. Уж лучше бы он был закован в кандалы! В который раз его схватили и вернули…

Впервые Бен пытался вырваться на волю, не отбыв и года заключения. Отбросы человеческого общества, окружавшие его, бесчеловечная жестокость надзирателей, растаптывающая в прах достоинство и личность, толкали Баркера на самые безумные поступки. Чудовищная обстановка, немыслимая цивилизованных людей, и впрямь кого угодно могла лишить рассудка. Еще неопытный и одинокий среди всей этой пестрой братии воришек и авантюристов, Бен вызывал их дружный смех своими тщетными попытками добиться справедливости. Значение этого слова здесь искажалось до неузнаваемости. Дерзкие порывы пробиться сквозь барьер запретов и затворов снова и снова приводили его в тупик. Только смерть могла открыть ему все двери, взломать решетки и разрушить стены. Но Бен упорно искал не смерти, а спасения. Свободные, не скованные и не связанные, не огражденные препятствиями камня и железа, люди даже не подозревают, какой прекрасный дар – принадлежать лишь самому себе и тем, кто тебя любит, бежать навстречу ветру, дышать, не думая, насколько хватит воздуха. Для каторжника каждый ломоть хлеба – это день, украденный у смерти, а каждый вдох во тьме сырого карцера украден у других несчастных, заточенных вместе с ним. И как бы не старались вы представить себя на месте обреченных на цепи и нечеловеческие муки, вам не привидятся в самом ужасном, лихорадочном бреду те испытания, что довелось им вынести лицом к лицу с реальностью. Первая порка за попытку бегства была для Бенджамина самой жуткой за все время заключения. Последующие, порою более жестокие, уже не вызывали в нем такого ужаса. Физические наказания назначались за малейшую провинность, а бегство с каторги каралось особенно сурово. Бенджамин был приговорен к пятидесяти ударам плетью и месяцу тюрьмы, где пищи выдавали ровно столько, чтобы продлить страдания, но не спасти от них. Во сне ему порой казалось, что его измученное голодом и болью тело умирает, освобождая истомившуюся, израненную душу. Тогда он ощущал неописуемое облегчение, почти блаженство – и тут же судорожно цеплялся за свою загубленную жизнь: она нужна была ему, чтобы вернуться.

Второй попыткой Бена был дерзкий план пробраться вместе с Томом на корабль, доставивший в колонию продовольствие из Сиднея. Но боцман вдруг перед отплытием надумал спуститься в трюм и обнаружил беглецов. Обоим полагались порка и тюрьма. Со временем упорство Баркера вызвало симпатию и одобрение среди преступников, которые в неволе больше всех на свете презирали плакс и слабаков, считая эти качества самыми низкими пороками.

Прошло почти шесть лет, а Бен уже два раза бросил вызов смерти и гнету заключения. А что давал ему такой суровый опыт? Ничего, кроме шрамов от плетки и двойных кандалов. Но заключенные теперь уже не смели над ним смеяться, хоть и не признавали его вполне «своим». Бенджамин Баркер был каким-то странным, как будто из другого теста. Его незыблемые принципы и убеждения считались неуместными в среде, где грубое понятие о превосходстве диктовало совсем иные правила. И первое из них гласило: «либо ты охотник, либо – дичь». То был неписанный закон любой тюрьмы. Бенджамин оставался вне игры, не угождая сильным и не подчиняя себе слабых. Он был неразговорчив и доверял свои секреты только Тому. Никто не слышал, чтобы он смеялся, никто не видел его слез. Он научился молча выносить удары плети и говорить, когда считал необходимым. Надежда обрести свободу была единственным стремлением, которое поддерживало в нем отвагу. Однажды ночью он воспользовался тем, что надзиратель ненадолго отлучился, и в третий раз попробовал сбежать и переплыть залив, после чего был снова схвачен и приговорен к жестокой порке, карцеру и ряду штрафных работ. Он греб на шлюпках, строил мол по грудь в воде, молол кайенский перец. Последнее считалось самым страшным наказанием: едкая пыль разъедала глаза, а легкие жгло, как в огне. Что еще можно было придумать, чтобы сломить его дух? После четвертой попытки побега с тем же верным товарищем, негром по имени Том, оба отправлены были туда, где безграничное небо и вечно зовущее море больше не будут их искушать – на угольный рудник*. Четыре года в тяжелых кандалах ушли для них на долгую дорогу в самые недра этой прóклятой земли, вглубь темного тоннеля и обратно – в барак для заключенных. Дни медленно ползли по замкнутому кругу. Море шумело где-то далеко, за каменной грядой, а небо словно отвернулось от них. Тогда два друга притворились покоренными, усердно выполняя свою работу, и вскоре за терпение и послушание с них сняли кандалы…

– Комендант распорядился, чтобы этот заключенный снова был закован в цепи и заперт в карцер на две недели! – раздался гневный голос надзирателя. – Следовало посадить его еще два дня назад вместе с теми бунтарями, что учинили драку.

Бенджамин вздрогнул. Приоткрыв глаза, он разглядел в потемках опустевшего барака две пары башмаков на уровне своего лица. Все остальные заключенные, по-видимому, находились на руднике.

– Но мистер Бейс, он еще слишком слаб. Это убьет его! – вежливо, но твердо возразил его спутник.

– Вы каждый раз так говорите, доктор Браун, когда кого-то надо наказать! – довольно резко бросил ему Бейс. – Все эти плуты превосходно притворяются! Держу пари, что он поднимется мгновенно, если я высыплю ему на спину жменю соли!

– Не забывайте, что я – доктор, и меня не так-то просто обмануть! – повысил голос Браун, возмущенный этой грубостью. – За что вы ненавидите своих товарищей? Ведь вы не так давно таскали бревна вместе с ними!

– И если не исполню приказа коменданта, то снова буду их таскать, – отрезал Бейс. – Я, как вы сами говорите, – такой же каторжник, а потому получше вашего знаком с их фокусами и уловками. Когда нам надо притвориться мертвыми, то мы умеем даже не дышать! – с вызовом прибавил он.

Спорить с ним дальше не имело смысла. Не считая личной антипатии к Бенджамину Баркеру, Бейс был звеном искусно продуманного механизма – такие звенья приводил в движение один большой рычаг. Заключенный, назначенный надзирателем, был избавлен от тяжелого труда и издевательств, но прежние товарищи по ссылке видели в нем своего злейшего врага, что отрезало ему путь назад. Стараясь удержаться на посту и неуклонно выполняя предписания начальства, надзиратель поневоле становился столь же беспощадным, как солдаты. А их отряды, набираемые для службы в каторжных колониях, состояли из людей отнюдь не лучших…

Так, несмотря на доводы доктора Брауна, Бенджамин Баркоер в то же утро под охраной был препровожден в тюрьму, которая располагалась на берегу залива.

Уже пять раз он безуспешно пытался вернуть себе свободу, и в пятый раз его надежды разбивались в прах. Сейчас, после жестокой порки, запертый в карцере, одно упоминанье о котором внушало страх даже законченным преступникам, какой еще, более суровой меры наказания мог он ожидать? Есть ли место глубже и чернее, чем подземные угольные копи? Разве только ад…