Певчее сердце

— Вчера на яхте... Мне хотелось, чтобы ты приставала. Если бы ты пришла в каюту ночью, всё случилось бы уже тогда.

Несколько секунд голубые бесенята плясали в глазах, потом Владислава впилась крепким до боли поцелуем в губы Марии.

— Значит, я переборщила со сдержанностью? Надо было действовать смелее?

До уютного озноба и мурашек прильнув к ней, Мария прошептала:

— Нет, наверно... Всё было так, как нужно. Если бы ночью всё пошло иначе, кто знает... Может, и сегодняшний концерт получился бы другим. Не таким...

— Великолепным, — договорила за неё Владислава, мерцая ласковыми бликами в морской лазури взгляда. — Это было потрясающе, Машенька. Потрясающе. Ты, как ураган, снесла весь театр и раскидала его по кирпичику мощью своего голоса.

Мария только расплылась в благодарной улыбке. Если бы она была кошкой, распушила бы мех и замурлыкала, жмурясь. Её наполняло счастье и уют, ощущение завершённости, полноты. И всё равно она не могла не всматриваться с беспокойством в лицо Владиславы, ставшее задумчивым и чуть усталым.

— Ты переусердствовала... Не стоило так, правда. Я бы сама восстановилась потихоньку.

— Машенька, солнышко, ты заслуживаешь всего на свете, — был ласковый ответ.  — Даже жизнь отдать за тебя не жалко. Подарок, который ты делаешь всем нам, несравнимо ценнее.

Оставалось только крепко обнять, уткнуться и зажмуриться до слёз, ощущая крепость ответных объятий. Платье Марии было измято, к нему пристали лепестки растерзанных цветов. Растрёпанные букеты валялись на полу, будто их кто-то пожевал и потоптал.

— Что, интересно, подумает уборщица? — хихикнула Мария.

— Что здесь кто-то занимался любовью, вот что она подумает, — двинув бровью, подмигнула ей Влада и приникла поцелуем к её рдеющей щеке. Она надела бельё и брюки, помогла привести в порядок и одежду Марии.

Зрители следующего концерта ничуть не потеряли в качестве её исполнения. Его Мария опять посвящала Владиславе; её голос прозвучал хоть и без такого отчаянного исступления, но всё равно мощно и вдохновенно, и на следующий день театральные издания и оперные обозреватели разрывались от восхищённых отзывов. Марии не впервой было слышать хвалу, но и критики она хлебнула в начале своей карьеры достаточно. Она знала цену и тому, и другому явлению, и гораздо дороже ей было чувство, что Владислава рядом — следит за ней внимательно-нежным, заботливым взглядом, ловя каждое слово из её уст, каждое движение, каждую интонацию между строк.

У Владиславы всё же были дела, и она сопровождала Марию в американском турне не во всех городах, иногда надолго исчезая. Но каждое её появление было неожиданным праздником, торжеством воссоединения. Тосковала по ней Мария безумно, сама поражаясь силе своей привязанности. Дороже и ценнее всего ей было именно осознание своей нужности, востребованности. В науке плотских утех она была не слишком искушённой, и отношения с Владиславой ярко обогатили её опыт множеством новых впечатлений, раскрывая её чувственность грань за гранью, оттенок за оттенком. Были не только подарки и красивые романтичные жесты, но и небольшие размолвки, примирение после которых ощущалось особенно остро и сладко.

Каждое своё выступление Мария посвящала Владиславе, хоть вслух этого и не произносила. И, видя в грим-уборной букет роз со знакомой открыткой-подписью, была готова кричать и прыгать от счастья. Иногда она так и поступала — от души, ребячливо и непосредственно. Она покрывала поцелуями все розы, прижимала к губам и кусочек картона, на котором были выведены несколько нежных слов. Всё было так хорошо, что иногда ей хотелось плакать. В голове вертелась английская поговорка: «Too good to be true» — «слишком хорошо, чтобы быть правдой», но Владислава раз за разом доказывала, что это — явь, а не мечта.

5. Заполнить пустоту

После турне Мария приехала домой, застав маму в депрессии после расставания с Колей. Перекрытие денежного потока привело к логичному концу их отношений, вот только мать пока не желала понять, что это — к лучшему. Пришлось Марии выслушать град упрёков в том, какая она бессердечная, жадная, помешанная на карьере и т.д.

— Мам, а тебе не бросается в глаза, что именно в деньгах всё дело? — сказала она, когда в этом потоке образовалась небольшая пауза, достаточная для того, чтобы наконец вставить слово. — Он оставался с тобой, пока получал всё, что хотел. Как только это прекратилось, он сразу нашёл себе другую даму-спонсора. Слушай, мам, неужто ты так низко себя ценишь? Считаешь, что только деньги могут удержать около тебя мужчину?

На глазах матери проступили слёзы, губы искривились в рыдании.

— А что ещё, дочь? Что?! Я старая кляча без работы, без собственных достижений, без чего бы то ни было... Чем я могу удержать возле себя хоть кого-нибудь?! Я никто, пустое место. И им останусь до конца жизни... Уже слишком поздно что-то менять.

Она затряслась, зажмурившись. Ручейки слёз струились из-под крепко сжатых век, а Мария не знала, что сказать, как утешить.

— Мам... Ну, это был твой выбор — вести такую жизнь. Теперь ты пожинаешь последствия. Но я не думаю, что слишком поздно. Пока человек жив, всегда можно что-то сделать. Займись хоть чем-нибудь. Найди хоть какую-то работу. Любую. Я уверена, изменения придут в твою жизнь, как только ты начнёшь предпринимать шаги. Даже самые маленькие и незначительные. А под лежачий камень вода не течёт, ты сама знаешь. И не бойся действовать. Я тебя всегда поддержу.

Она задумалась о собственной жизни. Из чего она состояла? Бесконечная работа, концерты по всему миру, стремление стать лучше, совершеннее, доказать, что она — номер один, королева оперы... Но кому доказать? Себе? Маме? В чём смысл её существования? В отстаивании «чемпионского» титула? Или, может быть, в том душевном оргазме, который она переживала, отдавая себя зрителю на сцене, перевоплощаясь в несчастливых женщин — героинь опер? Почему она выбирала именно такие роли? Почему именно они удавались ей лучше всего? Почему счастливые концы казались ей неправдоподобными? И ещё много, много вопросов она могла бы задать себе, если бы было время на безделье. Ей был брошен вызов — срочно выучить новую роль, освоить партию в совершенстве. И она сделала это за пять дней. Режиссёр был в восторге, а она выступала больной — её охватил страх и слабость.

Правильную ли дорогу она выбрала? А что, если всё — чепуха, заблуждения? И она — бездарность, которую хвалят по инерции лишь за случайные успехи?

В её работе начался какой-то необъяснимый спад, в том числе и из-за физических недомоганий. За границей её мутило, и она выступала на силе воли, на чувстве долга перед публикой. И, конечно, на ответственности за мать, которую она до сих пор обеспечивала. Та даже пенсию не получала, не имея достаточного рабочего стажа. У сестры Галины родился третий ребёнок, а её мужа сократили на работе, и Мария высылала им помощь, пока тот находился в поиске нового места.

Всё это заставляло её тянуть лямку, потому что ей платили за пение. И платили хорошо. Симптомы депрессии подтверждал уже и врач, но Мария не имела права свалиться с болячкой, отменив все выступления. Она не имела права останавливаться и бросать всех, за кого несла ответственность. Лишь однажды у неё вырвалось:

— Мам, я не железная. Однажды и я не смогу больше барахтаться. Сделай что-нибудь со своей жизнью, хоть какой-то шаг к независимости сделай! Потому что я бьюсь из последних сил. Надолго меня не хватит.

Мать только пугалась и плакала.

— Да что ты говоришь, доченька! Брось такие мысли! Это я старуха, это мне пора место на кладбище покупать, а ты-то! Ты, молодая и здоровая! У тебя вся жизнь впереди!..

— Я не знаю, мама, — роняя слезу на клетчатый плед, пробормотала Мария. — Я не знаю, что со мной. Мне кажется, я больше не могу. Я устала.

— Заработалась ты, вот что! — воскликнула мать. — Отпуск тебе нужен, отдых! Ты же вкалываешь, как проклятая, света белого не видишь. Что толку, что ты по заграницам ездишь? Приедешь — и даже страну посмотреть некогда, одна работа проклятая.