Певчее сердце

— Жара просто неимоверная, — в своё оправдание объяснила Влада, тёплым дыханием ласково защекотав ей ухо. Её взгляд стал пристально-серьёзным, обеспокоенным. — Маш, это что такое? Ты как пушинка стала... Сколько весишь?!

— Пятьдесят один, — призналась Мария виновато. — Да, Владюш, знаю, что мало... Рост минус сто девятнадцать... Я не специально, правда! Так получилось.

Из больницы она выписалась, похудевшая с пятидесяти семи до пятидесяти четырёх, потом как-то сами собой слетели ещё три килограмма. От тревоги за Владу она просто не могла есть.

Поцелуй вышел сам собой: просто губы Влады к ней приблизились, морские дьяволята обернулись пушистыми котятами и нежно ластились к сердцу, и она не смогла удержаться, её будто мощным магнитом притянуло, приклеило накрепко. Но страсть пришлось умерить: рядом — мама, Лев Егорович... Мама, вскинув бровь, хмыкнула:

— Так, всё, миловаться потом будете. Нечего тут... кхм... пропаганду разводить. Тут несовершеннолетние, между прочим.

— Кстати! — Влада, до сих пор державшая Марию на руках, поставила её на землю и обводила взглядом вокруг, ища кого-то. — Несовершеннолетняя — где?

Бассейн был пуст, рядом на траве стоял стакан из-под грейпфрутового сока с соломинкой.

— Не пойму, куда она подевалась, — удивилась Мария. — Только что ведь была тут... — И позвала: — Ксюша! Ксю-ю-юш! Ау! Ты где?

Ксюша не отзывалась. Беглый осмотр участка ничего не дал, Любовь Григорьевна пошла искать девочку в дом, а Мария даже в обе теплицы заглянула — никого... А Влада вышла из зарослей высокой малины, и не одна — с добычей. «Добыча», в мокром купальнике, с приставшими к босым ступням комочками земли и былинками, висела на ней, как обезьянка, держась руками и ногами. Влада прижимала её к себе одной рукой, другой поглаживая по влажным льняным волосам, собранным в две круглые шишки по бокам головы.

— Ксюнька, ты чего? — заглядывая дочке в лицо, засмеялась Мария. — Прятаться-то зачем? Ты что, маму Владу не узнала?

— И вовсе мы не прятались, а малину ели, — со смешком сказала Влада. — Скажи, Ксюш, да ведь? М-м? Малинки захотелось, что тут такого?

Она чуть встряхнула Ксюшу на себе, перехватив поудобнее, а та, зажмурившись, сопела. Она всегда так сопела, когда собиралась зареветь — с малых лет, но слёз пока было не видно. Мария озадаченно всматривалась, пытаясь понять дочкины чувства, а Влада понесла Ксюшу к бассейну, чтобы ополоснуть ей ноги.

— Вот так... Шлёпки надевай теперь.

Они уселись за стол под навесом у цветника: Влада — с Ксюшей на коленях, Мария — рядом с ними, а вышедшая из дома мама — напротив. Впрочем, она тут же приподнялась озабоченно:

— Так, чего это я рассаживаюсь-то?.. Надо же на стол накрывать — ради гостей таких...

— Спасибо, Любовь Григорьевна, есть не хочется, жарко, — улыбнулась Влада.

Но та всё-таки устремилась в дом, и Мария крикнула ей вслед:

— Мам, ну куда ты подорвалась?.. Посидим давай просто...

— Да обожди, щас я!.. — послышался отклик уже из дома. И что-то неразборчивое, нечто вроде: «Бу-бу-бу... огурцы».

От догадки Мария фыркнула. Её смешок отразился в глазах Влады, та вопросительно-улыбчиво вскинула брови.

— Щас, — только и ответила Мария, еле сдерживая расплывающуюся улыбку до ушей.

— Щас что-то будет, да? — шутливо обратилась Влада к Ксюше. — Интрига прямо.

Она ласково подмигнула, и дочка опять засопела, отводя глаза, но вид у неё был не напуганный, не напряжённый, скорее просто застенчивый. Видимо, на неё слишком сильно действовали бирюзовые дьяволята — такое уж в них таилось морское колдовство, такая мощная энергия, которая могла вогнать в смущение кого угодно. Мария хорошо помнила, каково это. Она сама терялась, то краснея, то бледнея, обмирала и таяла внутри, как свечка, загипнотизированная, как кролик перед удавом — в самую первую их встречу на яхте. Возмущение боролось в ней с восхищением, бешенство — с притяжением. Владу можно было любить или ненавидеть, но равнодушным она не оставляла никого. Враги её ненавидели, Мария — любила. Эти наглые чёртики сперва её огрели, как плеть, по спине, потом нежно соблазнили, проникли в душу, прильнули к сердцу, прошептав: «Машенька моя...» И она пропала, сгинула в этой лазоревой зыби тёплых волн. Пыталась от них убежать, но ясно было, что Влада — это навсегда. Это судьба. И никуда от неё не деться, как от самой себя. И эти чёртики были за неё готовы хоть в тюрьму, хоть на плаху, она знала это. И от этого такая беспомощная нежность, щемящая и пронзительно-сладкая, разливалась под сердцем, что стон рвался наружу, хотелось обнять и вжаться всем телом, не отпуская, не отдавая никому — ни врагам, ни палачам.

Мама тем временем вернулась, торжественно неся перед собой большой поднос с нарезанными вдоль на четвертинки огурцами и солонкой. В обычай встречать дорогих гостей хлебом-солью она внесла новшество, заменив хлеб огурцами.

— Вот, погрызите, девочки! В жару — самое то! — радушно сказала она, ставя поднос на стол. — Столько их уродилось, что девать некуда, лезут и лезут, есть не успеваем. Это дед у нас чего-то в теплице начудил: колдовал там чего-то с ними, удобрял, чуть ли не с бубном танцевал! Сначала не ладилось там: то ли цвести они отказывались, то ли ещё какая беда, а потом — как попёрли, как попёрли!.. Как будто... как... как станок их там какой-то печатает! Срываешь один — на его месте два вырастают!

— Деда Лёва случайно открыл проход, через который они телепортируются с планеты огурцов, — вставила шутку Ксюша. Бабушка так потешно рассказывала об огуречных чудесах, так широко и удивлённо раскрывала глаза, что она поневоле заулыбалась.

Мария тоже улыбнулась, чувствуя, как уходит комок тревоги, недоумения и напряжения. Ксюшка сидела на коленях у Влады, понемногу осваиваясь. Обаянию морских чёртиков было очень трудно противостоять, но иногда его становилось слишком много, застенчивых людей оно пугало. А Ксюша была девочка застенчивая. Владу она знала совсем мало, только по рассказам, вживую видела всего один раз — в больничной палате у Марии, перед тем как Владу увезли на чёрной машине (юмор у «них», что ли, такой? НКВД уже нет, а «воронки» остались). Ксюше просто нужно было немного времени, чтобы привыкнуть.

— Фантастику смотрим? — улыбнулась Влада слову «телепортация» из уст дочки. — Может, уже и Стругацких почитываем, м-м? — И нежно прильнула губами к её щёчке: — Зайчонок мой, ягодка-малинка...

Ксюша немного поёжилась — совсем чуть-чуть, едва приметно, но Влада почувствовала. В её глазах промелькнула тень, но она тут же сморгнула её, заменив сдержанно-мягким теплом.

— Малыш, не бойся... Я по тебе просто очень соскучилась. Очень-очень, — шепнула она, стараясь не слишком сильно тискать дочку, хотя — Мария чувствовала — ей безумно хотелось. Она любила Ксюшку, хоть несколько лет ей это и приходилось делать на расстоянии.

Немножко несуразное угощение Любови Григорьевны Влада оценила, между тем, высоко. Посолив четвертинку огурца, она с удовольствием захрустела ею.

— М-м... Какая прелесть! Целую вечность не ела таких... Те, что продаются — водянистые какие-то, на вкус — как пластмасса, а свои, домашние — просто чудо! Прямо сладкие даже. Спасибо, Любовь Григорьевна, огурцы у вас замечательные, Лев Егорович постарался на славу.

— Ну вот и кушайте на здоровье, мои хорошие! — сказала мама, польщённая. — Господи, чего это я огурцами вас кормлю?! — осенило её вдруг. — А вишня, вишня-то! Её тоже нынче просто прорва!

— Она телепортируется с вишнёвой планеты, — добавила Ксюша.

Влада блеснула светлой улыбкой, мягко засмеявшись. Ксюша, довольная тем, что её шутки имеют успех, снова застенчиво заулыбалась. А мама бросилась забирать у Льва Егоровича ведёрко, которое начала наполнять вишней Мария, а он продолжал.

— Егорыч, дай сюда.

— Дык ещё ж не полное!

— Ну и ладно. Мне отсыпать только. Щас отдам.

— Ыть какая, а! — Лев Егорович хмыкнул, цокнул, покачав головой супруге вслед. Суеты он не одобрял.