Певчее сердце

Собственное тело казалось ей жирным и уродливым. Как можно было хотеть эти целлюлитные ляжки? Эти трясущиеся, как холодец, складки сала на боках? А этот дряблый живот с обвисшей после родов и так и не пришедшей в норму кожей, испещрённой растяжками — кому это покажется красивым и сексуальным? Убрать эти излишки и подтянуть живот могла бы абдоминопластика, но сердце Марии могло не выдержать наркоза. Для неё теперь вообще любая операция под общей анестезией была практически под запретом.

Как когда-то она под любыми предлогами избегала близости с мужем, так теперь ускользала и от объятий Влады. Как она вообще могла лечь с ней в постель — такой подтянутой, стройной? Владислава тоже посещала спортзал и успела неплохо подкачать бицепсы — получились красивые, сильные руки, которые обнимали крепко и до головокружения сладко. Да и остальное тело она проработала — словом, держала себя в форме. Дошло до того, что при ней Марии даже раздеваться неловко было.

«Как я могла себя так распустить? — с горечью и негодованием думала Мария. — Докатиться до такого?» А между тем на диету садиться пока было нельзя, она ещё кормила Ксюшу грудью. От всех этих мыслей только сильнее хотелось запихнуть в себя пироженку или слопать ведёрко мороженого. А ещё Мария питала слабость к пицце и пасте. Она могла легко обходиться без мяса, но мучное обожала. Она страстно любила русские блины — как у мамы. Кухарка такие печь не умела, и Мария могла сама настряпать целую гору и тут же половину этой горы умять с каким-нибудь джемом или сладким йогуртом. А вареники с картошкой и жареным лучком, а пельмешки, а хинкали? А хачапури с яйцом и сыром? Всё это она умела готовить не менее виртуозно, чем блины. Боже, Боже, как она устала от этого помешательства на еде — и не могла его прекратить!

Она моментально вспыхивала и заводилась от поцелуев Влады, но от мысли о собственном огромном, складчатом теле желание умирало, как морозом схваченное. Она чувствовала себя слонихой: навалится на Владу и задавит своим весом.

— Машуль... Иди ко мне, я соскучилась по тебе, — ласково соблазняла Владислава, обнимая её своими красивыми сильными руками.

— Владя... У меня... живот болит. Прости, мне надо в ванную, — сдавленно пробормотала Мария.

Она выскользнула из рук Влады и закрылась в ванной. Там она пустила воду и, склонившись над раковиной, плакала.

— Маш, ты там как? — послышался обеспокоенный голос Влады. — Что случилось? Что с тобой такое?

— Нормально... Не беспокойся, я скоро.

Умывшись, Мария вышла из ванной с красными глазами и носом, молча легла в постель и закуталась в одеяло. Ей было зябко и тошно. Влада обняла её и тихонько, нежно чмокала всё её лицо кругом.

— Солнышко моё... Может, к доктору сходишь, м? Что-то часто у тебя в последнее время всякие недомогания. Нельзя же так!

— Да, Владь, схожу.

Никуда она, конечно, не пошла. Вместо этого она добавила себе ещё одну тренировку в фитнес-клубе — теперь она занималась не три, а четыре раза в неделю, но при этом продолжала переедать. Обуздать проклятый аппетит не получалось. А кардио-упражнения ещё и усиливали его. Она занялась аэробикой и записалась в бассейн. Мерзкий жир трясся и колыхался, как студень, но не уходил.

Однажды в воскресный день Мария отправилась в парк — позаниматься быстрой ходьбой на свежем воздухе. Вставив в уши наушники с бодрой музыкой, она наматывала круги по асфальтированным дорожкам в течение полутора часов. Вернувшись домой, она застала на кухне картину: Влада сидела на рабочей поверхности у раковины в коротком халате на голое тело, а Ксюшина няня, красивая филиппинка Далисей, ублажала её ртом. Видимо, они были так увлечены, что не услышали, как Мария зашла домой.

Её вырвало в унитаз. Роняя с губ тягучую слюну, она вся сотрясалась от судорог желудка, а по щекам катились слёзы. Душа выворачивалась наизнанку, вот только её не могло стошнить физически. Всё внутри было изломано, раздавлено. Их с Владой Новый год в Чикаго... Два выкидыша — кровоточащее нутро, исторгшаяся наружу маленькая жизнь. Они плакали вместе оба раза. УЗИ, «вы ожидаете девочку». И голос Марии, задушенный невидимой удавкой во время разговора с мужем — «мне всё известно, Маша». Она понесла это наказание, этот крест, и теперь всё это было будто гусеницами танка расплющено. Перечёркнуто, предано.

— Машунь... — На её плечи легли руки Владиславы. — Маш, всё, Далисей нет, она ушла. Она больше не появится у нас. Ксюшка спит, всё хорошо.

— Не т-т-трогай... — Мария дёрнула плечами, стараясь сбросить руки Влады.

Владислава, уже в запахнутом и подпоясанном халате, присела сзади, упираясь коленом в плитку пола.

— Машенька... Я не буду просить прощения, потому что это глупо, — проговорила она негромко, глухо. — И, наверно, бессмысленно. Ничего не отрицаю, случилось то, что ты видела. Это был просто секс. Тупой, физический. Мне нужна была разрядка. Всю беременность тебе было не до этого, потом Ксюшенька родилась, начались другие проблемы. Ты отдалилась, стала избегать меня. Что прикажешь мне делать, если у меня практически нет секса с собственной женой?! И я не знаю, что с моей женой происходит. То ли она меня больше не любит и не хочет, то ли ребёнок всё время отнимает, то ли ещё что-то... Я ведь всю эту прислугу наняла, чтоб тебя разгрузить, чтоб ты не уставала, чтоб у тебя было время на себя... И на меня. Маш... Скажи как есть. Что с тобой? Всё кончено? Ты меня уже не любишь? Я стала тебе противна? Хотя о чём я спрашиваю... После того, что ты увидела... Ох, Господи.

Со вздохом Владислава поднялась и вышла из ванной, мягко ступая босыми ногами. Мария, прислонившись спиной к стене и обхватив поджатые к груди колени, тряслась от озноба — душевного и телесного. Тихие слова Владиславы тронули её раздавленное нутро, и там что-то перевернулось горько и запоздало.

Ксюша спала на животике в большом манеже с игрушками. Её белобрысая головка была повёрнута чуть вбок, из приоткрытого розового ротика капали слюнки. Мария осторожно перенесла её в кроватку, подложив ей под бок её любимого плюшевого ослика Иа. Малышка во сне крепко обняла игрушку.

Владислава уже надела брюки и майку. Плеснув в стакан виски, она единым духом влила его в себя неразбавленным, виновато покосилась на Марию.

— Маш, я чуть-чуть только. В хлам я не собираюсь, хотя нажраться хочется. — Она убрала бутылку и села к столу, обхватив голову руками.

Мария побрызгала чистящим средством рабочую поверхность, на которой происходила «разрядка», вытерла бумажным полотенцем. Вымыла пустой стакан из-под виски.

— Влада... Дело не в том, что ты мне противна. Я сама себе стала противна. Мне стыдно раздеться при тебе, я не могу смотреть на себя в зеркало. У меня проблемы... с едой. Я жру, жру, жру... как свинья. Пытаюсь это остановить, но не могу. Я стала уже на себя не похожа. Во мне почти сто килограммов — грёбаный центнер! — Мария вытирала пальцами текущие по щекам слёзы, стоя к Владиславе спиной, не в силах посмотреть прямо в глаза. — У меня живот обвис и весь в растяжках, и я даже не могу лечь на пластику, потому что мне нельзя общий наркоз из-за сердца. Так и придётся с этой «красотой» дряблой ходить до конца жизни. Даже если я похудею — ещё хуже будет. Кожа лишняя повиснет только, вот и всё. Это никак не убрать, только отрезать. Но не отрежешь, потому что наркоз нельзя. Я упахиваюсь спортом, но всё без толку, потому что во мне сидит какая-то сволочь, которая требует: жри, жри, жри! Скоро меня разнесёт так, что в дверь не пройду. Я превратилась в жирную тушу, покрытую целлюлитом и растяжками. Как вот это всё, — она схватила складку на животе и встряхнула, до боли ущипнула себя за полное бедро, обтянутое тканью спортивных брюк, — можно хотеть? Мне даже одежду снять стыдно. Как эта жирная дряблая туша может быть кому-то желанна? Она мне самой омерзительна, видеть её не могу в зеркале!

Руки Владиславы легли ей на плечи, заскользили ниже, на бёдра, чуть сжали их. Дыхание защекотало ухо: