Моя любимая сестра

– Если получится, не перекидывайте волосы через левое плечо, – просит звукорежиссер. Джесси тоже сказала мне прийти с распущенными волосами, потому что никто пока не знает, кто я такая, и нужно визуально донести до сознания сидящих дома зрителей, что я Сестра. У меня хорошие волосы. У Бретт были красивые.

Я киваю звукорежиссеру. Жаль, что не запомнила его имени. Бретт бы запомнила.

Она всегда интересовалась именем каждого в съемочной группе, начиная от светооператора и заканчивая вечно меняющимся гаремом ассистентов режиссера. Конек моей сестры – заставлять недооцененных людей чувствовать себя значимыми. И это явное свидетельство того, что все мы здесь притворяемся, будто она невинная жертва самого модного убийства (прекрати шутить, Кел!), хотя я, честно говоря, не знаю, кто притворяется, а кто нет. Кто в курсе, что произошло на самом деле, а кто верит в придуманную нами сказку.

Джесси Барнс садится напротив меня и делает кое-что странное. Улыбается мне. Она все утро то критиковала меня, то игнорировала, что нелегко сделать в ее квартире в девятьсот квадратных футов, которая сто́ит больше особняка с девятью спальнями на моей родине, в Джерси. Джесси Барнс знает, что произошло на самом деле, – вот почему никак не решит, как быть со мной. Я ей нужна, это уж точно, поэтому может показаться, что она будет мне потворствовать. Но проблема в том, что она, вероятно, нужна мне больше.

– Ты в порядке? – немного нервно спрашивает она. Нас окружают прожектора, желтый свет такой яркий, что слепит глаза. «Мы словно готовимся к стихийному бедствию», – подумала я, недолгое время назад увидев их впервые.

Я киваю и одновременно сглатываю. Я здесь. И приложу все силы, чтобы не выдать нашу ложь.

– Давай сделаем это по-быстрому ради нас обеих, – снова грубовато говорит Джесси и, постукивая армейским ботинком по полу, устраивается поудобнее, чтобы перечитать заметки на телефоне. «Она одевается как гот-лесбиянка Одри Хепберн», – предупредила меня Бретт перед нашей первой встречей, а затем повторила эту шутку прямо в лицо Джесси, словно доказывая мне, что они, в отличие от других женщин, дружат на равных. До смерти Бретт мы с Джесси были на пути к дружбе, и Бретт даже не старалась скрыть, что комплексовала из-за этого.

Она вечно боялась, что мы можем вернуться к своим детским ролям, я – идеальный ребенок, а она – негодница. «У тебя, по крайней мере, не было паршивого детства», – говорила она мне всякий раз, когда со мной случалось что-то плохое, будто теперь я не имела права жаловаться на необходимость удаления зуба, раз уж в детстве была маминой любимицей. Только Бретт не понимала, что мама выделяла меня потому, что могла контролировать, а это априори делало детство паршивым. Я была той дочкой, что соглашалась во всем, и, чтоб вы знали, это не привело меня к любви. Это привело к постоянно опускающейся планке для лимбо, все ниже и ниже, пока я больше не смогла согнуться. Поэтому сломалась.

– Все готово, Джесс, – говорит Лиза, наш исполнительный продюсер и единственный человек в этой комнате, кто не был очарован Бретт при жизни. Ну помимо меня. Не поймите меня неправильно, я любила свою сестру, но еще и хорошо ее знала.

Последние приготовления: капелька вазелина на мои губы, слой лака для волос от стилиста, проверка улыбки – не застряла ли еда в зубах. Площадка расчищается, остаются лишь главные персонажи. Не самые идеальные обстоятельства, но всего год назад я могла лишь мечтать о том, что Saluté будет рекламировать «Эксклюзивное интервью Келли Кортни» на автобусах.

Раздается спокойная мелодия, и Джесси начинает:

– Келли, хочу поблагодарить тебя за то, что согласилась поделиться своей историй с сообществом Saluté. – Она вздергивает подбородок, чтобы смотреть на меня сверху. – Я безумно сожалею о твоей потере. И знаю, что вся семья Saluté скорбит вместе с тобой. Смерть Бретт разбила нам сердце. Просто вдребезги. – Глаза Джесси загадочно блестят, как два бассейна с маслом. – Даже представить не могу, как тяжело тебе было последние месяцы. Как ты?

– Держусь.

В голове сразу же всплывает картинка, как я сжимаю пальцами край крыши, и от зевак на улице меня отделяют лишь мультяшные облака: «Я действительно это сделаю?» Наверное, так же думала Стефани. Сколько раз?

– Я заметила, ты носишь кольцо сестры, – продолжает Джесси. – Можешь рассказать людям у экранов, что оно значит?

Я поднимаю руку, сверкнув золотым кольцом.

– Эти кольца сделали после первого сезона шоу, – объясняю я. Как и все остальное, оставшееся от Бретт, кроме ее туфель, оно мне слишком большое. В холодные дни приходится носить его на большом пальце. – На них написано «Стойкие Сестры».

– Что означает эта надпись?

Что беспощадный кастинг, которому подвергаешься каждый год, не поставил нас на колени. Что мы все еще стояли. Продюсеры между сезонами играли с женщинами. Приводили новых, более молодых, более умных, более богатых, снимали их и отсылали на телеканал для утверждения. Это потенциальные «новички» под видом обновления актерского состава. И конечно же, они убеждались, чтобы об этом услышали «старички», чтобы знали: в следующем сезоне им не всегда гарантировано место. Если хотят вернуться, им придется постараться. Никто никогда не покидал шоу по своей воле, несмотря на все заверения в прессе бывших Охотниц. Тебя либо увольняли, либо ты умирал, и, честно говоря, лучше умереть.