Последний раунд

Вдруг машины загудели и уехали. Мы лежим ни живые, ни мертвые. Сердце у меня страх как стучит. Никогда не знал, что оно может так колотиться. Пролежали мы ночь и целый день. Только на следующую ночь, когда закричали петухи, мы с Юркой вылезли. Проползли до забора, нашли отбитую доску. Ее еще весной ребята с одного гвоздя сорвали. Тихонько выбрались на улицу - и по домам.

Прибежал к хате, стучу, а мне двери не хотят открывать. Мать не верит, что я вернулся. Как все обрадовались! Накормили меня, Верка конфету дала и спровадила в подполье: «Лежи, - говорит, - и не высовывайся». Юрку услали в лес к деду. Ну, посидел день-другой, а потом надоело. Из дому меня не выпускают, за каждым шагом следят. Надоела такая житуха. Вроде ты и на свободе, а на самом-то деле как арестованный. Сидишь в подполе, как крот, а рядом война идет. «Нет, - думаю я, - спасибочки! Сидите сами, а я на войну подамся, к партизанам!» Припрятал буханку хлеба и сала. И сегодня утром удрал. Теперь навсегда, - закончил Михась. Он посмотрел на Вовку. - Мне обязательно к партизанам пробраться надо, чтоб немцам отомстить за наших ребят.

Вовка и Санька с нескрываемым интересом слушали длинный рассказ Михася. Санька вздохнул, вспоминая свою школу и товарищей. Неужели и в их деревне немцы такое же творят?

- Что ж, ты нам подходишь, - сказал Вовка. - Как думаешь, Санек?

Саньке Михась тоже начинал нравиться.

- Только мы сначала тебе испытание устроим, - продолжал Вовка. - Выдержишь, возьмем с собой.

- Хоть сейчас давайте. - Михась горделиво выпятил грудь, потом согнул руку в локте, напрягая мышцы. - Во сколько силы!

- У нас боевое испытание, - сказал Вовка, - если не струсишь перед немцами, будешь смело стрелять в них, значит все, годишься. Понял? Вот тогда и клятву с тебя возьмем.

- Какую еще такую клятву? - удивился Михась.

- Военную, - пояснил Санька. - Если нарушишь ее - смерть тебе, как предателю!

Голос у Саньки был настолько таинственным и строгим, что Михась примолк. Минуту назад он сам себе казался героем, а тут вот оно что, клятву дают. Не шуточное дело.

- А ты такую клятву давал? - спросил Михась.

- А то как же! - ответил не без гордости Санька.

Один немецкий автомат Вовка взял себе, другой вручил Саньке. Михасю достались складной нож и сумка с продовольствием, но он даже не подал вида, что такое распределение его не устраивает.

- Следующий автомат твой будет, - сказал Санька снисходительно.

- Жаль, что карту у нас забрали, - сказал Вовка, - как идти теперь будем? Заблудимся.

- Ха! - ответил Михась, почувствовав, что он стал необходимым. - Я тут все знаю! На сто километров во все стороны!

- Пойдем только в одну сторону, - сказал Вовка, - на восток.

- На восток так на восток, - тут же согласился Михась. - Если идти на восток, тут через двадцать километров железка будет.

- Это что еще за железка?

- Обыкновенная, по которой паровозы ходят, - ответил Михась, - наш учитель географии, Антон Савельич, учил нас карту топографическую делать. Так мы всю округу исходили.

- А мы на немых картах реки и города находили, - произнес с достоинством Санька. - У меня по географии всегда пятерка.

- А лес до самой железной дороги будет? - спросил Вовка.

- И еще дальше. Ему конца-края нет. А по дороге к деду Евсеичу можем зайти. Он тут, в лесу, живет, колхозной пасекой командует. Знаешь, у него какая пасека? Сорок восемь ульев.

Упоминание о пасеке внесло оживление. Каждый уже предвкушал мед, густой, свежий, ароматный.

- А он, Евсей-то, не жадный? - поинтересовался на всякий случай Санька.

- Ха! Сказал! - ответил Михась. - Он мне двоюродный дедушка, брат бабани Анны. Она померла в позапрошлом году. И совсем не жадный. А меду у него сколько! Железные бидоны, и в каждом по пуду будет. Один такой за месяц не слопаешь, хоть с утра до ночи ложками в рот накладывай.

Ребята прибавили шаг, каждый уже видел перед собой бидон и ложку, которой можно с утра до ночи мед есть.

Михась уверенно шел впереди. День выдался жаркий, в лесу парило. Вытирая рукавом пот со лба, Михась сказал:

- Скоро дойдем. Вот болото минуем, а там уж рядом.

Пришлось обходить небольшое болото. От него несло прелью. Тучи комаров облепили ребят. Особенно трудно пришлось Вовке, не привыкшему к комарам. Шею и руки нестерпимо жгло. Но Вовка терпел. Он давно уже решил, что всякие синяки, царапины и комары - мелочь в сравнении с настоящей войной. А раз так, то стоит ли обращать внимание на такую ерунду.

- Гляди, морошки сколько! - Санька наклонился над ягодами, похожими на алые розочки.

- Брось, она еще твердая и кислая. - Михась махнул рукой. - Вот когда она пожелтеет и размякнет, тогда любо-дорого, одно объедение. А сейчас что, кислота одна, рот дерет.

- От кислоты пить меньше хочется.

Вовка несколько раз цыкал на Саньку и Михася, чтобы шли молча, но они не могли пройти без разговора и десятка шагов. Каждый старался показать друг перед другом свои познания.

Чем ближе подходили к пасеке, тем чаще попадались пчелы. Они проносились над ребятами, угрожающе жужжа.

- Злющие какие! - сказал Санька, отламывая на всякий случай сосновую ветку.

- Потому что мы для них чужие, - пояснил Михась, - а деда Евсеича они не жалят. Дед говорит, что пчелы твари понятливые, знают, где свои, где чужие. Вот посмотришь, он без сетки к ульям подходит.

- Даже когда мед у них берет? - спросил Вовка.

- Не, не трогают, - поспешно ответил Михась, хотя в его голосе уже не звучала прежняя уверенность, и тут же добавил: - Пришли уже. Видите просвет за соснами? Там большая поляна с пасекой. И хата деда Евсеича справа будет, возле берез.

Тропинка привела их на поляну, залитую солнечным светом.

- Медом пахнет, - сказал Санька, втягивая ноздрями воздух.

- Ага, душисто как.

Михась, шедший первым, раздвинул кусты и неожиданно попятился назад.

- Там… там… - у Михася побледнели губы. - Все разломало… и ульи и хата деда Евсеича…

Вовка и Санька переглянулись. Санька присел, Вовка схватился за автомат.

- Тише! - зашипел он. - Ложись!

Михась, подчиняясь приказу, лег под куст и тут же вскочил.

- Ой! Крапива!

- Замри!

Михась, прикусив губу, пополз в другие кусты. Вовка, отстранив Саньку, вылез вперед, осторожно отодвинул ветку и оглядел поляну. Из сочной, густой травы выглядывали яркие бело-желтые ромашки и красноватые пучки иван-чая. И тут же валялись разбитые деревянные ульи. Над ними жужжали пчелы. На поляне паслась пегая корова с обрывком веревки на шее. На краю поляны стоял бревенчатой дом. Сорванная с петель дверь и темные проемы окон с выбитыми рамами говорили о том, что тут похозяйничали немцы.

Корова подняла голову и, посмотрев в Вовкину сторону большими влажными глазами, жалобно замычала.

К Вовке подполз Михась.

- Это Стелка, - шепнул он. - Она всегда в лесу одна пасется.

- Плачет коровка, - вздохнул Санька. - Доить надо.

Вовка ничего не ответил и молча пошел лесом к дому. Санька и Михась поплелись за ним. Не выходя на поляну, они обошли дом, осмотрели двор. На ступеньках, рядом с сорванной дверью, лежала вспоротая перина. Перья разлетелись по двору. Возле колодца валялись новый сапог и дедова шапка-ушанка из заячьего меха. Две глубокие колеи от колес грузовика уходили со двора на просеку, что вела к дороге.

- На машине приезжали, - определил Санька.

- Предатель какой-то дорогу указал, - сказал Михась, - сами немцы ни за что не нашли бы пасеку.

Вовка поднял короткий тяжелый сук и, размахнувшись, запустил его в открытое окно. Сук с глухим стуком упал на деревянный пол. Из дверного проема, отчаянно хлопая крыльями, вылетела какая-то птица, напугав ребят.

- Никого там нет, - сказал Михась. - Можно идти смело.

- Постой, - остановил его Вовка. - Мы с Санькой приготовим автоматы на всякий случай.

Михась, пригибаясь, побежал к дому. Он заглянул в окно, потом подошел к двери. Вовка и Санька затаив дыхание следили за ним. Прошло несколько томительных минут. Вдруг из дома донесся крик «ой-ей-ей!», и на пороге показался Михась. Одной рукой он держался за ухо, а другой призывно махал.