Страница 31 из 47
Свое назначение на Амур Зиновьев воспринял весьма неохотно: пугали большое расстояние, трудности и неизвестность дороги. Но сложность командировки окупалась. Обещали повышение по службе. К тому же доброжелатели недвусмысленно намекали на возможность поправить материальные дела за счет пушнины. Взвесив все за и против, Зиновьев согласился.
Его миссия на Амуре включала две задачи. Во-первых, Даурия стала частью России, и там нужно было осуществить ряд административно-хозяйственных мероприятий, аналогичных тем, которые повсеместно проводились в Сибири: организовать воеводское управление, продолжить строительство городов-крепостей, заведение пашенного земледелия, нормализовать ясачный режим и отношения с местным населением.
Не менее важным было выполнение дел внешнеполитического характера. В Москве пока сомневались, есть ли на Амуре драгоценные металлы. Но из отписок Хабарова знали наверняка, что золотые, серебряные изделия и узорочные ткани были у какого-то Шамшакана, от которого на Амур приезжали купцы с этими товарами. К моменту отправки Зиновьева из Москвы администрация Сибирского приказа и Якутска не связывала это имя с маньчжурским императором Шуньчжи, захватившим власть в Китае. Поэтому от Зиновьева потребовали узнать возможность принятия Шамшаканом российского подданства, а также выяснить, далеко ли от Даурской земли находится Китайское государство и как к нему добираться, «степью, горами или водою». Пожелали в Москве познакомиться и с представителями местного населения Приамурья. Зиновьеву предложили привезти в столицу нескольких даурских аборигенов с тем, чтобы показать им столицу, обласкать, одарить подарками и вернуть на Амур.
Приезд на Амур московского дворянина был отмечен Хабаровым как большой праздник. Он построил все свое войско — 320 человек служилых и охочих казаков, десятников, пятидесятников, пушкарей, толмачей, приказав полчанам одеть свое самое лучшее платье. Зиновьева встречали с развевающимся войсковым знаменем и барабанным боем.
По традиции московский дворянин произнес речь и передал Хабарову и его войску «государево царево… жалованное слово», смысл которого сводился к тому, что «государь… их пожаловал, велел им давать свое государево жалованье по окладом их сполна и велел их, служилых людей, беречь и нужи их разсмотреть… и они б, служилые люди, его царским милостивым призреньем и жалованьем жили в тишине и в покое безо всякие нужи… и промыслами своими всякими промышляли без опасенья»[57].
За «жалованным словом» последовала раздача наград. В XVII в. орденов в России еще не было. Их роль играли золотые и серебряные наградные монеты, которые прикреплялись к головному убору. Зиновьев вручил Ерофею Хабарову золотой червонец. 63 служилых казака получили по «новгородке», а 257 охочих казаков — по «московке» («московка» была легче «новгородки» в два раза).
Торжества продолжались и на следующий день. На встречу с московским дворянином Хабаров собрал в улус Кокуреев даурских и дючерских князьцов, принявших российское подданство. На церемонии их приема присутствовало все войско Хабарова и Зиновьева в «цветном платье и с оружием». Зиновьев объявил аборигенам «царево жалованное слово» и обнадежил их тем, что в лице царя они получат праведный суд и защиту от насилия, налогов и неправд и что впредь они будут жить «в покое и тишине безо всякого сумнения». От ясачных людей требовалось немногое: чтобы они промыслами своими промышляли, ясак исправно платили, служили по своей вере, ни в чем шатости и всякого «лихого у мышления не имели», а детей своих и прочих родичей ото всюду под государеву милость призывали и «в городках юрты и в уездах волости полнили».
Даурские и дючерские князьцы обещали «ясак с себя по своей мочи платить» и под государевой царского величества высокою рукою быть, но лишь просили, чтобы русские люди их оберегали «от богдойского царя Андрикана»[58].Ясачных «иноземцев» обнадежили, одарили красным сукном, посудой и одекуем, щедро накормили и напоили.
Покончив с парадной частью своего визита, Зиновьев объявил Хабарову об отстранении его от должности приказного человека и необходимости поездки в Москву для отчета. Нужно сказать, что Хабаров сразу же почувствовал неприязнь московского дворянина, которую связывал с влиянием на Зиновьева Стеншина. Так оно и было. Зиновьев Стеншина знал и целиком соглашался с ним в отношении к Хабарову. Как и Стеншин, он невзлюбил бывшего промысловика и хлебопашца, поднявшегося до уровня приказного человека делающего дело, которым заинтересовалась Москва.
Так и не найдя в себе силы подавить личную неприязнь к Хабарову, Зиновьев демагогически заявил войску, что он прибыл из Москвы на Амур с целью выяснить, «от кого в чем какая нужа и обида, и продажа, и насильство какое было», и своим дознанием стал разжигать стихнувшее было среди части полчан недовольство Хабаровым. Опираясь в первую очередь на тех, кто год назад способствовал расколу отряда, Зиновьев склонил их к написанию челобитных.
Жалобщики из покрученников вспомнили Хабарову косы, серпы, куяки, порох, свинец, проданные им по дорогой цене. Несколько своеужинников жаловались на то, что Ерофей их снаряжение в Даурию поставил в заслугу себе и «прихватил их ужины в свои подъемы», в то время как они поднимались на даурскую службу за свой счет, без чьей бы то ни было помощи. Иванов и Поляков, отсидевшие «в железах в темной коморе» за раскол в войске, и те, кто был высечен по тому же делу, обвинили Ерофея Павловича в незаконном винокурении и пивоварении, продаже по дорогой цене кос, серпов и хлеба, всяком мучительстве и увечье.
Во время своего пребывания на Амуре, с 25 августа по 15 сентября, Зиновьев только и делал, что расспрашивал участников экспедиции, проверяя каждый шаг Хабарова. Расспросные речи за и против Хабарова составили громадный столбец. Чего, собственно, добивался Зиновьев? Как сказано выше, отправляясь в далекий путь, он надеялся поправить свои материальные дела. Но его пребывание на Амуре продолжалось всего 20 дней. Для организации собственного соболиного промысла, который бы мог принести немалый доход, этого времени было недостаточно. Отпадал для Зиновьева и такой знакомый сибирским воеводам способ быстрого обогащения, как присвоение пушнины, собранной в качестве ясака: государев сыщик был на виду, и войско контролировало каждый его шаг. Зиновьеву оставалось поступить в духе администраторов всех времен — выступить в роли поборника справедливости и обвинителя злоупотреблений Хабарова. Расчет был простым: сначала конфисковать имущество Хабарова, а затем и самому поживиться этим имуществом.
Слова Зиновьева об отставке и отъезде с Амура Хабаров выслушал с негодованием. Несправедливость была налицо. Отставки он не заслужил. Для поездки в Москву время было неподходящим: на Амуре предстояли большие и сложные дела, требующие его присутствия. Хабаров потребовал, чтобы Зиновьев предъявил ему царский указ на этот счет. Перенести такой дерзости какого-то приказного московский дворянин не мог. Он схватил Хабарова за бороду, жестоко избил его и посадил едва ли не под стражу, приказав для начала переписать часть его имущества. При этом пострадали и некоторые полчане Хабарова, поднявшие было за него голос.
Вместо Хабарова во главе войска Зиновьев поставил есаула и пушкаря Онуфрия Степанова (Кузнеца), который никак не мог примириться с отстранением Хабарова и командование принял «в неволю». Себе в помощники он взял племянника Хабарова Артемия Петриловского.
Перед отъездом Зиновьев вручил Онуфрию Степанову две наказные памяти. В них он приказывал завести пашню в устье Урки и к следующей осени засеять там хлеб для обеспечения 5—6-тысячного войска, ожидаемого в Даурию, а на месте Лавкаева городка, в устье рек Зеи и Урки, построить острожки, из которых радетельно собирать ясак.
57
ДАИ. — Т. 3. — № 86.
58
Русско-китайские отношения… — № 78. — С. 200.