Страница 12 из 47
На конфискованной у Хабарова распаханной земле воевода стал внедрять государеву казенную пашню. Так как крестьян-охотников для работы на ней не нашлось, Головин, в виде временной меры, посадил на пашню «из найма» служилых людей из якутского гарнизона М. Максимова, М. Константинова, С. Родионова, М. Никитина, А. Кириллова. Каждый из них обязывался пахать по 3 десятины и получил в «подмогу» по 2 лошади, 2 сошника, 2 серпа, 2 косы, 2 хомута, а для сева «государевы семена». Пашня давала хороший урожай. Не ошибся в выборе земли «старый опытовщик» Хабаров! В 1645 г. с каждой из ее 15 десятин было собрано по 148 пудов. В 1650 г. все 5 человек служилых людей распоряжением Сибирского приказа были оставлены на пашне навсегда, т. е. превратились в государевых пашенных крестьян. Так взятые в казну посевы Хабарова послужили началом казенной пашни на реке Лене.
Конфискация воеводой земли и хозяйства не прошла для Хабарова бесследно. Как он писал позже, «… от воеводы Петра Головина налоги разорился и одолжал великими долги». Но Хабаров решил не бросать начатого им перспективного пашенного дела. Он приискал новые «угожие» земли, которые лежали на Киренге. Чтобы поднять большой массив, требовались рабочие руки. Как и в 1638 г., он набрал работных людей в Енисейске. 10 февраля 1641 г. Хабаров послал туда своего поверенного Семена Максимова сына Подболоцкого «для промышленных людей на реку Лену»[16]. Руками промышленников Ерофей Павлович планировал распахать пашню, произвести весенний сев, осенью собрать урожай, а зимой отправить их на соболиный промысел в тайгу с братом Никифором.
В 1641 г. в устье Киренги зазеленела новая нива. Свое владение землей Хабаров оформил специальным документом — «да-ной» или «отводной». В ней писалось о выделении Хабарову «на Великой реке Лене, на Усть-Киренги земель под двор, и под гумно, и под огород и под пашню. И пашню ему пахать. И под скотинные выпуски отгородить ему на тех землях непахотные места, смотря по своей мочи и скоту».
Вручая Хабарову «даную за своею рукою» (подписью), воевода Головин очень хотел, чтобы Хабаров взял на себя обработку одной десятины «государевой пашни». Казенная барщина сковала бы промысловую инициативу Хабарова, поставила его в большую зависимость от воеводской администрации. Воевода предложил ему, как бы из добрых побуждений, «ссуду против промышленного человека Пантелейка Плотника — тридцать Рублев на лошадь и на сошники, и на серпы, и на косу не в отдачу… а также льготу на год». Хабаров понял уловку и с достоинством ответил: «Так пахать не уметь!» (т. е. не умею, не хочу)[17].
Как промысловику и торговому человеку ему было важно сохранить за собой право владения землей не за выполнение казенной барщины, а за внесение хлебного оброка. Он снова поднял пашню только на свои средства, так и не прибегнув к казенной помощи: «пахал… тою пашню, наймуючи… своими крошишками (крохами. — Г. Л.), для заводу, и распахал шестьдесят десятин… И кляченка и наймитов наймовал самою дорогою ценою», — писал он в дальнейшем. Согласно сибирским окладным нормам, которые для отдаленной Лены были еще льготными, с каждой десятины распаханной земли Ерофей Павлович ежегодно должен был отдавать в казну десятый сноп.
Тогда же по Хабарову была взята поручная запись. Она писалась от лица поручителей и приведена в доносе на Хабарова его недругом дьяком П. Стеншиным. В ней, в частности, говорилось: «И никуда ему (Хабарову. — Г. Л.) ис той пашни не сотти и не збежать, и той пашни впусте не покинуть, и того тягла не оставить, и зернью (азартная игра в кости. — Г. Л.), и карты не играть, и никаким воровством не воровать, и не пить, и не бражничать». В случае самовольного ухода Хабарова с пашни с его поручителей в пользу казны бралась пеня, или штраф, «что государь укажет».
Пашенное хозяйство Ерофея Павловича на Киренге по тому времени было богатым. Оно снабжало хлебом не только промысловиков, но и казну. Чуть ли не на второй год существования киренгской пашни Хабаров смог одолжить якутской казне 900 четвертей ржаной муки. Снова была построена мельница. Там обмолачивалось зерно «про свой обиход и для сторонних людей». Продолжал Ерофей Павлович заниматься соболиным промыслом. Отправлял в тайгу артели покрученников. В фонде Якутской приказной избы сохранилось несколько документов, доказывающих, что Хабаров в этот период практиковал выдачу продовольствия и денежных ссуд промысловикам и торговцам, попадавшим в затруднительное материальное положение.
Но если у Ерофея Хабарова пашня ладилась, то у воеводы Петра Головина дела с ней обстояли более чем скромно. И воевода снова решил пополнить казенный доход за счет хозяйства «старого опытовщика». По указанию воеводы сразу же, без льготного года, с первого урожая, полученного Хабаровым на Киренге, была взята не десятая, а пятая часть урожая, или, как выразился в челобитье Хабаров: «воевода Петр Головин взял с тое моей распашной пашнишке пятую лутчую десятину». Протест Хабарова повлек за собой конфискацию в пользу казны его пашни и заселение ее крестьянскими семьями.
Поступки Головина историки нередко объясняют дурным характером и личной неприязнью воеводы к Хабарову. С одной стороны, это так. Сибирские воеводы обладали полномочиями более широкими, чем их коллеги из европейской части страны. Не случайно им рекомендовалось управлять уездами не только по «наказу», но и «по своему высмотру» и даже «как бог вразумит». Вдали от центра они чувствовали себя полновластными государями своих уездов. Тот же Головин цинично заявлял окружающим: «Правда моя в Сибири как солнце на небесах сияет».
Однако расправу с Хабаровым можно связывать не только с личными качествами воеводы-самодура. Хабаров вносил с пашни десятый сноп, т. е. натуральный налог. Он был переселенцем с Русского Севера, где десятинной государевой пашни не существовало, и стремился сохранить и утвердить на новом месте традиции родины — продуктовую ренту. Сибирская же администрация считала, что «десятинная пашня оброка прибыльнее», и препятствовала распространению оброка. Поступок Головина можно рассматривать как борьбу администрации с более прогрессивной формой налогового обложения, за принудительное насаждение казенной барщины.
Действуя по своей «воеводской правде», уже после конфискации пашни, Головин потребовал, чтобы Хабаров помог своими деньгами пустой якутской казне. Хабаров это сделать отказался. На этой почве в Якутске произошло его столкновение с Головиным. За дерзость и «невежливые слова» в адрес воеводы Хабаров был брошен в тюрьму. Находясь там, он написал обстоятельную жалобу на воеводу, которую закончил горькими словами: «Впредь… тое пашнишки заводить нечем. Воевода Петр Головин… разорил до конца».
Казалось бы, незаслуженно обиженного и потерпевшего материальные убытки Хабарова не было основания держать в тюрьме. Но у Головина вскоре нашелся повод задержать там Хабарова на два с половиной года. Попытка Головина повысить налоговое обложение нерусского населения вызвала крупное восстание якутов. Они осадили Якутский острог, где находились воевода и его администрация. Восстание было жестоко подавлено. Головин обвинил в подстрекательстве к нему не только русских промышленников, но даже и своих ближайших помощников — воеводу М. Глебова, письменного голову Е. Бахтеярова и дьяка В. Филатьева. Взаимные обвинения администрации разожгли обычную в Сибири воеводскую смуту. В обострившейся обстановке более 100 русских людей было брошено в тюрьму. В причастности к «изменному делу» обвинили и Хабарова. Из тюрьмы он вторично написал челобитную, в которой рассказал о «мучительствах» и разорении его Головиным: о дважды конфискованной пашне, отнятой соляной варнице, о несправедливой замене десятого снопа пятым, об аресте и заточении в тюрьму. В заключение он просил отпустить его в Соль Вычегодскую к семье, «чтоб женишко свое и детишка с правежу освободить… и в государевых податях и долгах расплатиться». «В свое место» на время отъезда «у пашнишки» он просил оставить «братишку своего родного Микифорку Хабарова».
16
Сафронов Ф. Г. Ерофей Хабаров. — С. 86–87.
17
Там же. — С. 86.