Страница 1 из 23
А. Андреев
Магия и культура в науке управления
© Шевцов А.
© Издательство «Роща»
Когда-то мир был иным, совсем иным. В мире было волшебство и жили волшебники, чародеи и маги. И в этом никто не сомневался! Только вдумайтесь в это НИКТО!
Оно означает, что все люди знали, что среди них есть волшебники и мир полон чудес. Они видели его волшебным!
Это не моя фантазия, это этнографический факт. Первобытное общество живет в волшебном мире. Или, как принято говорить у этнографов и антропологов, народная культура была культурой магической.
Что такое магия? И что такое культура? Сейчас эти иностранные по происхождению слова стали для нас настолько привычными, что мы даже и не задумываемся над ними. Но в те времена, когда культура наших предков была магической, они не знали ни слова «культура», ни слова «магия».
Если бы я писал эту работу как историк или антрополог, я мог бы привести несколько определений этих понятий, как это обычно и делается. Но я пишу ее как психолог. По сути, это прикладное психологическое исследование в рамках культурно-исторической школы психологии. И меня интересуют не определения и не соответствие написанного мною каким-то канонам одной из научных школ. Мне хочется понять самого себя и свою тягу к чуду…
Вы не замечали за собой подобного? Иногда хочется покоя, иногда вкусненького и почти всегда чего-нибудь волшебного! Значит, тяга к чуду является явной составляющей моей личности. Почему? И откуда она взялась? Может, это культура у меня такая? И что такое чудо, волшебство по моим представлениям? И если это культура, то совпадают ли мои представления о магии с вашими представлениями?
Четверть века назад, разъезжая по деревням Владимирщины в поисках народных ремесел как самостийный этнограф, среди потомков офеней, то есть коробейников, я столкнулся с колдунами. Настоящими, живыми и кое-что могущими. «Кто могет, тот и маг!» – сказал мне один из них, когда я спросил, была ли на Руси магия. До этого я в них не верил. После этого перестал верить, потому что начал знать и даже мочь кое-что. Несколько лет я, что называется, занимался полевыми сборами. А по сути, изучал и учился. Попросту говоря, лез во все, во что меня запихивали старики. Потом они начали уходить, и в девяносто первом году я остался наедине со своими записями.
Но уже в том же году я начал о них рассказывать и провел первый семинар по Неведомой русской культуре. Пожалуй, я рассказывал людям лишь то, что чудо возможно.
В итоге вокруг меня собралась, как это говорится, группа энтузиастов, которая захотела реконструировать и возродить кусочек утраченной народной культуры. Мы создали Учебный центр традиционной русской культуры и принялись за прикладную этнопсихологическую работу, потому что не видели другого инструмента для исследования этого явления, кроме психологии. Многие из нас тут же поступили на психфаки, чтобы стать профессиональными психологами.
По ходу учебы выяснилось, что академическая психология по преимуществу наука описательная, а не объяснительная. Мы начали поиск действенных направлений внутри психологии и остановились на родившемся когда-то в России, а теперь перекочевавшем в Америку направлении, которое называется культурно-исторической психологией.
В этом ключе мы защищали свои дипломы и в этом ключе мы ведем всю экспериментальную работу.
Культурно-историческая психология зарождалась в Советской России как противопоставление марксистской психологии психологии буржуазной. Основателем ее считается Лев Выготский, а ближайшими сподвижниками – виднейшие советские психологи Лурия и Леонтьев. На самом деле культурно-историческая школа Выготского была лишь вторым рождением культурно-исторической психологии в России, потому что первый раз она была заявлена Константином Дмитриевичем Кавелиным еще в семидесятых годах прошлого века. Тогда же и была не понята и затравлена передовой революционно-демократической интеллигенцией во главе с Чернышевским и Сеченовым, предпочитавшей естественнонаучный подход. Культурная психология, созданная Кавелиным, не имела почти никакого продолжения.
Так что школу Выготского – Лурии вполне можно рассматривать как самостоятельную школу, рожденную требованиями времени. И как бы отрицательно ни относились мы сейчас к марксизму, именно его культурно-исторический подход, бесспорно, являлся шагом вперед в психологии. Александр Лурия провел первые полевые КИ-психологические (КИ – так мы сокращаем «культурно-исторический») исследования еще в 1931 году, на год раньше Маргарет Мид, чье исследование анимистического мышления стало классикой антропологии, хотя на поверку оказалось фальшивкой.
Постепенно культурно-историческая психология перерастала стадию сбора материала или описания и становилась наукой экспериментальной. По крайней мере, последние десятилетия, почти полностью исчезнув в России, она развивалась в этом направлении в Америке. Это видно из трудов ученика Лурии и признанного лидера современной культурно-исторической школы психологии Майкла Коула. По сути, Коул внес раскол в современную психологию, заявив право на существование не естественнонаучного, а гуманитарного направления в этой науке. Можно считать, что это третье возрождение культурно-исторической психологии.
Почему КИ-психология то рождается, то гибнет, а потом рождается вновь? Гибнет она, наверное, в первую очередь из-за противодействия академической науки, которая является отнюдь не братством искателей истины, а огромным сообществом людей, занимающим в государстве очень значимое место и бьющимся за то, чтобы это место удержать. Иначе говоря, современная наука – это предприятие экономическое и политическое.
И разлад в своих рядах оно считает так же недопустимым, как и любая партия. Кто-кто, а уж мы, русские, имели перед глазами немало примеров подобных проявлений науки как сообщества. Судьбы Кавелина и Выготского достаточно красноречивы, хотя их вполне можно считать благополучными.
Но политическая сторона научной деятельности, пожалуй, не самое страшное в науке. Психология самих людей, ученых, общества – это гораздо более сильное препятствие. Новое не принимается и затравливается самими людьми, к которым оно обращено, пока вдруг не сменится мода. Мода… Этому нужно бы посвятить отдельное КИ-психологическое исследование.
Мы начинали свои экспериментальные работы задолго до того, как узнали о работах Коула. Это мы потом поняли, что они являются КИ-психологическими. А вначале мы просто отбросили все ограничения и обязательные требования и с головой окунулись в исследования. Мы хотели иметь объяснения. Мы были как дети, и оправдания академической психологии, что она наука лишь описательная, нас не устраивали. Заявилась наукой обо мне, изволь объяснить, почему мне так плохо! И почему я такой!
А не можешь – разберусь сам!
Юношеский максимализм и множество юношеских ошибок.
Зато мы нашли за эти неистовые годы экспериментирования и множество объяснений, которыми не обладает академическая наука. И на основе этих объяснений создали свой мир.
А зачем еще нужны объяснения, как не затем, чтобы жить лучше? А жить лучше можно только в лучшем мире, потому что жить вообще можно только в мире. Вне мира человек жить не умеет.
Так вот, эта книга – это мысли о том, что исподволь правит миром человека сквозь слои обычного и привычного. Эта книга – поиск магии и силы жизни… Она рождалась из раздумий о том, как нам создать такой народ, который будет единым, который не будет жить ненавистью, который будет способен радоваться своей жизни вместо того, чтобы ненавидеть чужих и не таких, как все.
В мировой антропологической науке утвердилось как само собой разумеющееся мнение, что постановка эксперимента в культурологии и антропологии невозможна. Мы немало занимались именно экспериментальной работой и, исходя из нашего опыта, утверждаем, что это неверно. Конечно, эти эксперименты могут быть недостаточной глубины. Но это смотря для какой цели. Для наших целей, а они были психологическими, глубины наших экспериментов вполне хватало.