Козырная карта Апокалипсиса

Смирнова Ирина

Козырная карта Апокалипсиса

Часть 1

Глава 1. Мемуары

Свои самые ранние годы я помню довольно смутно, отрывками, как вспышки яркого света в темноте, выхватывающие отдельные кадры. Одно из первых четких осознанных воспоминаний — это когда мне уже семь лет. Я стою на крыльце школы вместе со своим классом, как бы гуляю. На улице, как обычно осенью, льет дождь, но первоклассникам положено дышать свежим воздухом во время большой перемены, вот мы и дышим.

В нашем классе, в основном, люди, оборотней мало. Это обычная дворовая средняя общеобразовательная школа, придерживающаяся традиционных правил разделения учеников по успеваемости и поведению. В самый элитный класс я не попала, потому что пишу левой рукой, а это не поощряется. Нет, официально меня не взяли, потому что почерк корявый. Но в нашей двушке с тонкими стеночками взрослым почти не удается посекретничать, так что настоящая причина в полуночном разговоре матери и бабушки озвучена ясно и четко. Левшей почему-то не любят и заставляют переучиваться. Сжав зубы, я слушаю и тихо замышляю большой скандал, если только кто-то попробует! Но никто не рискнул. Ни учителя, ни родственники. У меня уже в шесть лет заслуженная репутация: «вся в отца, такая же безбашенная».

Отец с нами почти не живет. Он служит механиком на корабле дальнего плавания и по полгода в рейсах, а еще какое-то время проводит по портам, на стоянках, проверяя готовность корабля. Так что дома он от силы месяца два-три, причем я его все равно почти не вижу — где-то «гуляет с друзьями». Этот аргумент я прекрасно понимаю. У меня всего одна подруга, но я с ней тоже могу гулять с утра до вечера.

Еще я часто слышу фразу: «он пьёт», и говорится это с осуждением. Например, матери, вечерами, во время воспитательных разговоров, «когда ребенок спит». Или в разговоре по телефону: «Да, Рина живет у нас, а Аша катается за ним, как привязанная, из порта в порт… А он — пьет!». Я не очень понимаю, почему так плохо, что папа пьет, но догадываюсь, что речь не о воде и даже не о соках, а о загадочных напитках, обобщенно называющихся одним словом «алкоголь». Отец не чистокровный человек, но оборотня в нем настолько мало, что он не может обращаться, дружит с техникой и курит, как паровоз…

Да, с техникой в хороших отношениях только люди. Оборотни тоже ею иногда пользуются, но у них она часто ломается. Зато они выполняют все работы, связанные с риском для жизни и здоровья. То, что для человека смерть, для них — «пару раз сменил ипостась, и все прошло». Однако на кораблях и подводных лодках служат люди. Звериная сущность у оборотней боится покидать землю на такое длительное время. И пассажирские самолеты водят пилоты-люди, хотя мне всегда казалось, что логичнее было бы доверить это птицам. Только птицы не понимают, зачем им трястись в железных коробках, если они могут просто перелететь с места на место.

А еще, у нас есть много легенд о драконах, которые тоже перелетали с места на место, но при этом могли переносить с собой людей. Правда, живых драконов никто уже давно не видел, но в нашей семье о них говорят так, как будто они действительно существовали. Такие очень дальние родственники, которые пробились в мафию, и теперь остальная семья не понимает, как к ним относиться. Осуждать или восхищаться. Уважать или бояться. Вообще, мы живем в дружном тандеме, оборотни и люди, но стараемся, по возможности, не перемешиваться.

Но, стоя на крыльце, я любуюсь на мальчика из параллельного класса. У него золотистые с рыжиной волосы и потрясающие веснушки на носу, а еще он — лис, и живет в соседнем доме. И именно из-за него я помню этот момент. Желтые и рыжие листья на асфальте напоминают по цвету вьющиеся локоны лисенка. Дождь стеной, благодаря которому мы не на разных площадках при школе, а на крыльце, всей толпой, два класса. И его уверенная улыбка, когда он чувствует мой заинтересованный взгляд:

— Привет. Меня зовут Славка, давай дружить?

И мы, действительно, честно дружим потом весь год. У меня очень мало друзей. Точнее — один. Славка.

Следующее яркое воспоминание: нам вручают табели об окончании года, и я бегу к Славе, чтобы вместе пойти домой. Но неожиданно сталкиваюсь в коридоре с его одноклассницей, тоже оборотнем. Не знаю уж, как лебедя угораздило влюбиться в лиса, но то, что происходит дальше, явно было сделано от большой любви, вернее, от сильной ревности: табель вырывается у меня из рук и рвется в клочья. Обидно! Главное, мне тогдашней непонятно, за что и почему. От возмущения забываю, что я только человек, а она — оборотень, пусть даже такой хилый, как лебедь. Во мне просыпается та самая отцовская безбашенность, которую опасается вся родня. Когда взгляд становится застывше-стеклянным, и в голове только цель… и рефлексы. И сейчас моя цель — отомстить. В себя я прихожу в женском туалете. Славка держит меня сзади, обхватив под мышки, а бедный лебедь рыдает над содержимым своего портфеля, высыпанным в унитаз. Под глазом у девчонки красуется замечательный синяк, который достаточно быстро исчезает. Но я успеваю оценить его размеры и тихо радуюсь, потому что шумно вроде как неприлично.

— Еще раз полезешь, вообще, шею сверну! — гордо произношу я и оборачиваюсь к Славе: — Да отпусти уже, все нормально. Мне еще к Анне Леопольдовне надо, сказать, что у меня табель ветром унесло.

Слава кивает, и мы идем за новым табелем, держась за руки. Я гордая и счастливая…А на следующий день появляется мама и увозит меня от бабушки с дедушкой, от школы, от Славки, вообще, выдергивает из моего привычного и уютного мирка в другой.

— Я устроилась на завод, и мне выдали квартиру. Мы переезжаем.

Я не хочу никуда переезжать, но меня не спрашивают. Я плачу, топаю ногами, кидаюсь вещами… Но мама настроена решительно, к тому же она знает железный аргумент: «Тебе что, меня совсем не жалко?!». Конечно, мне ее жалко, но я не очень понимаю, почему я должна из-за этого переезжать куда-то, бросать любимую школу, учителя, Славку. Однако я затихаю и позволяю себя увезти.

Это не другой город, конечно, но в шесть лет все происходящее — катастрофа. Новый район — действительно новый, новостройки. Школ построено еще мало, муравейников много, в нашем — тридцать подъездов и двадцать этажей. Напротив — такой же, через маленькую заасфальтированную тропинку — еще один. Это не бабушкина пятиэтажка из трех подъездов, с линиями красиво подстриженных деревьев, рядами кустиков, полянкой с детской площадкой. Это там я знала всех жильцов и из нашего дома, и из трех соседних. Там живет средний класс. Тут — рабочие. Ну, и такие вот, как моя мама, вроде и из среднего класса, но у кого возможности заселиться в зеленом центре нет.

Дальше несколько лет кошмара, пока я пытаюсь хоть как-то прижиться. Выжить в этом странном новом мире. В школе — три смены, у меня второй, потом третий, четвертый «К». В классе не пятнадцать, а сорок человек. Люди и оборотни свалены в одну кучу, без сортировки. Отличники и двоечники, технари и гуманитарии… Никто не разбирается, мы просто отсиживаем положенные часы и пытаемся получить хоть какие-то знания. Двоечников больше, поэтому хорошо учиться позорно. Отличников травят. Слабых бьют. Я именно пытаюсь выжить. Сначала дерусь, постоянно, со всеми. Неумело, но зло и отчаянно. Потом смиряюсь и затихаю, не высовываюсь. Учусь на тройки… Где мой красивый аттестат за первый класс, в котором среди пятерок была всего одна четверка? Улетел так же, как и моя спокойная жизнь. Маме я попыталась пожаловаться один раз.

— Все образуется, — выдала она мне.

Что?! Что образуется, если я живу в кошмаре? Мама по ночам плачет, она встает в пять утра, убирается в квартире, потом приводит себя в порядок и уходит на работу. Мне в школу к половине второго. Сначала надо сделать завтрак, потом уроки, потом гордую и независимую морду. Обедать уже не хочется — кусок в горло не лезет. Предвкушаю встречу с дорогими одноклассниками. Потом пять уроков, пять часов ада.