Страница 100 из 118
В марте 1938 года, когда в СССР проходил процесс по делу Бухарина и Рыкова, к Кривицкому обратились Б. Суварин, бывший в начале 20-х годов одним из лидеров французской компартии, а к этому времени порвавший с коммунистическим движением, а затем и Г. Бержере, депутат французского парламента, с предложением прокомментировать происходящие в Москве события. Выполняя их просьбу, Кривицкий опубликовал в меньшевистском журнале «Социалистический вестник» ряд статей, посвященных московским процессам.
В 1938 году Кривицкий переезжает в США, где в апреле 1939 года в журнале «Сатердей ивнинг пост» печатает серию статей, в которых среди прочего, рассказывает о проходивших в 1936 году тайных советско-германских переговорах. После заключения в августе советско-германского пакта о ненападении он становится признанным специалистом по советской политике, к мнению которого прислушиваются многие видные политические деятели на Западе. Это обстоятельство дало ему возможность в короткий срок издать книгу «Я был агентом Сталина», позже переведенную на многие языки.
После этих публичных выступлений на Кривицкого обратили внимание английские спецслужбы. Он был вызван в Англию и в своих показаниях, данных следователю Джейн Арчер, назвал более ста имен советских агентов. Правда, какие конкретно показания дал Кривицкий британской контрразведке, неизвестно, поскольку протоколы его допросов засекречены до сих пор. Но в числе прочего он сказал, что у НКВД есть источник — молодой англичанин, работающий в Испании в качестве журналиста. Речь, очевидно, шла о К. Филби, но к своему краткому заявлению Кривицкий не смог ничего добавить, а у английской контрразведки были в то время другие более важные дела, чем проведение расследования по этому неопределенному факту. Однако советская разведка, предвидя подобный поворот событий, отозвала или заморозила многих из тех агентов, с которыми Кривицкий в то или иное время сталкивался в своей работе за рубежом. Но, к сожалению, это не спасло от разоблачения шифровальщика английского МИД Джона Герберта Кинга, с 1935 года работавшего на СССР.
В начале 1941 года Кривицкий получил новый вызов в Лондон. А в понедельник, 10 февраля 1941 года, Телма Джексон, горничная скромного вашингтонского отеля «Бельвю» в 9.30 утра обнаружила тело Кривицкого в его номере 532, лежащее на кровати с простреленной головой. Рядом с кроватью весь в крови лежал пистолет, а на столике три прощальные записки следующего содержания:
«Дорогие Таня и Алик!
Мне очень тяжело. Я очень хочу жить, но это невозможно. Я люблю вас, мои единственные. Мне трудно писать, но подумайте обо мне, и вы поймете, что я должен сделать с собой. Таня, не говори сейчас Алику, что случилось с его отцом. Так будет лучше для него.
Надеюсь, со временем ты откроешь ему правду…
Прости, тяжело писать. Береги его, будь ему хорошей матерью, живите дружно, не ссорьтесь… Добрые люди помогут вам — но только не враги! Моя вина очень велика.
Обнимаю вас обоих.
Ваш Валя».
Внизу было приписано:
«Я написал это вчера на ферме Добертова. В Нью-Йорке у меня не было сил писать. В Вашингтоне у меня не было никаких дел. Я приехал к Добертову, потому что нигде больше не мог достать оружия».
Вторая записка была адресована адвокату Кривицкого и написана по-английски:
«Дорогой м-р Валдман!
Моя жена и сын будут нуждается в Вашей помощи. Пожалуйста, сделайте для них все, что можете.
Ваш Вальтер Кривицкий.
P.S. Я побывал в Виргинии, т. к. знал, что там я смогу достать пистолет. Если у моих друзей будут неприятности, помогите им, пожалуйста. Они хорошие люди. Зачем мне понадобился пистолет, им неизвестно».
Третья записка, на немецком языке, была обращена к Сюзанне Лафолетт, либеральной писательнице и другу Кривицкого:
«Дорогая Сюзанна!
Полагаю, у тебя все в порядке. Умирая, я надеюсь, что ты поможешь Тане и моему бедному мальчику. Ты была верным другом.
Твой Вальтер»[261].
Несмотря на то, что на пистолете не были обнаружены отпечатки пальцев Кривицкого, а вышедшая из головы пуля не найдена, следствие пришло к выводу, что имело место самоубийство. Этой же точки зрения придерживаются и бывшие сотрудники НКВД. Вот что, например, пишет по поводу смерти Кривицкого Судоплатов:
«Офицер военной разведки Кривицкий, бежавший в 1937 году и объявившийся в Америке в 1939-м, выпустил книгу под названием „Я был агентом Сталина“. В феврале 1941 года его нашли мертвым в одной из гостиниц Вашингтона. Предполагалось, что он был убит НКВД, хотя официально сообщалось, что это самоубийство. Существовала, правда ориентировка о розыске Кривицкого, но такова была обычная практика по всем делам перебежчиков.
В Разведупре Красной Армии и НКВД, конечно, не жалели о его смерти, но она, насколько мне известно, не была делом наших рук.
Мы полагали, что он застрелился в результате нервного срыва, не справившись с депрессией»[262].
Однако М. Зборовский, будучи в 50-х годах допрошенным агентами ФБР, признался, что передал в Москву американский адрес Кривицкого. А из дела Кривицкого следует, что его держали под наблюдением агенты НКВД, но только до 11 февраля 1939 года. В деле также указано, что первые сведения о смерти Кривицкого были получены из американских СМИ, и это действительно дает основание полагать (но не доказывает), что НКВД не имел прямого отношения к его самоубийству[263].
Что касается западных исследователей, то большинство из них, например, Г. Брук-Шеперд, считают, что Кривицкий был убит советскими агентами и называют в качестве исполнителей имена двух его голландских агентов — журналиста Г. Бусса и его секретаршу М. Веркер.
При этом они ссылаются на то, что никто из постояльцев гостиницы не слышал выстрела, хотя пистолет Кривицкого был без глушителя. А его вдова утверждала, что он никогда не заканчивал свои письма постскриптумом. Более того, она настаивала на том, что в записке, адресованной ей, была ключевая фраза, которую в полиции неправильно перевели: «Это очень тяжело. Я очень хочу жить, но жить мне больше не позволено». К тому же сам Кривицкий за несколько недель до смерти сказал своим друзьям: «Если вам придется услышать или прочесть в газетах, что я покончил с собой, — ни в коем случае не верьте!»[264]
Впрочем, загадка смерти Кривицкого до сих пор так и остается тайной. Но объективно у НКВД были причины его ликвидировать. Ведь он не только дал показания английской контрразведке, но и 11 октября 1939 года выступил перед Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности, где перечислил всех руководителей советской агентурной сети в Америке, начиная с 1924 года и заканчивая резидентом Разведупра РККА Борисом Буковым, прибывшим в США в 1935 году. А в апреле 1940 года отчет о допросе Кривицкого английским следователем Джейн Арчел попал в руки известного впоследствии агента советской разведки Д. Маклина, который имел все основания опасаться, что во время очередных допросов Кривицкий может дать МИ-5 зацепку, достаточную для его разоблачения. И о своих опасениях он безусловно поставил в известность Москву, которая предприняла необходимые меры безопасности.
«…Да не судимы будете»
Вместо заключения
В конце февраля — начале марта 1940 года Троцкий составил документ, который назвал «Завещание». Правда, собственно имущественным вопросам в нем посвящены всего три строчки. «Завещание» носило скорее мировоззренческий характер и выражало нравственное кредо Троцкого перед лицом приближающейся смерти. Недаром в нем есть такие слова:
«Я умру пролетарским революционером, марксистом, диалектическим материалистом и, следовательно, непримиримым атеистом. Моя вера в коммунистическое будущее человечества сейчас не менее горяча, но более крепка, чем в дни моей юности… Эта вера в человека, в его будущее дает мне сейчас такую силу сопротивления, какого не может дать никакая религия»[265].
261
Кривицкий В. Указ. соч. С. 330.
262
Судоплатов П. Указ. соч. С. 58.
263
Царев О., Костелло Дж. Указ. соч. С. 534–535.
264
Кривицкий В. Указ. соч. С. 334.
265
Троцкий Л. Дневники и письма. М., 1994. С. 194.