Страница 22 из 40
— Ну-с! — произнесла она после некоторого молчания.
— Вы обсудили ваш ответ?
— Я не знаю… я, право, не могу вам объяснить, просто — «придал значение» и пошел.
— А не припомните ли вы мысли, с которыми вы шли?
— Я… я думал об неустройстве мостовых в Петрограде, — ответил он сконфуженно.
— A-а. Хорошо, а потом?
— Да, право, больше ничего: что-то о мосте Александра III в Париже.
— Очевидно, вы не привыкли излагать свои мысли, но это происходит оттого, что вы… впрочем, мы только теряем время. Позвольте мне найденную вами тетрадку.
Он вынул тетрадку и подал ей.
Она посмотрела ее, покачала головой и, отложив в сторону, строго сказала:
— Вот до чего доводит страсть к писательству.
Помолчав, она заговорила опять.
— Конечно, особа, потерявшая тетрадь, за свою небрежность понесет известное наказание, но с вами я положительно не знаю, как поступить.
Она задумчиво подвигала вниз и вверх пряжку на своей цепочке и затем решительно сказала:
— Я вижу для вас только один выход из вашего положения: поезжайте в действующую армию.
Маркел Ильич приподнялся со стула:
— Я… я не подлежу призыву и… и… не чувствую себя достаточно здоровым.
— Тогда я положительно не знаю, что предложить вам. Что вы думаете о самоубийстве?
— Самоубийстве? Но почему? — воскликнул Маркел Ильич.
Она опять взяла тетрадочку и, перелистав ее, указала ему строки:
— Если ты уже пойдешь, то возвращаться нельзя — иначе грозит безумие.
Он смотрел то на написанное, то в лицо своей собеседницы, и его начал охватывать страх.
— Позвольте, я ничего не понимаю, — начал было он.
— Что за странная отговорка, — прервала она его, пожимая плечами. — Вы поняли все, что написано здесь, — уперла она палец в синенькую тетрадочку, — и вы должны были принять все целиком или ничего не понять, бросить тетрадь и остаться в том, что вокруг вас, а не идти на Пантелеймоновский мост, — строго сказала она.
— Да-да, вы правы, — забормотал он, чувствуя, что страх охватывает его все больше и больше, и ему казалось, что необходимо сейчас, во что бы то ни стало, расположить к себе эту madame Икс, «подлизаться» к ней, подумал он, чувствуя себя опять маленьким гимназистом.
— Да, да, я понимаю, что я поступил опрометчиво, но за то я знаю все притоки Оки, — проговорил он залпом.
Лицо madame Икс смягчилось, она наклонила голову и приветливо сказала:
— Очень хорошо. Теперь потрудитесь мне назвать главные города Северо-Американских Соединенных Штатов.
Он повиновался.
Она кивала головой все приветливей и приветливей, а когда он умолк, она сказала, улыбаясь:
— Я вам могу поставить 4.
Она откинулась на спинку стула и, подергав цепочку, решительным голосом произнесла:
— Ввиду вашего скромного поведения и прилежания, я могу сделать вам снисхождение: дать вам на переэкзаменовку неделю срока, до следующей пятницы. Обдумайте хорошенько ваше решение, и если вы решите прийти сюда — вы придете опять в полночь на Пантелеймоновский мост, если же перспектива сесть в сумасшедший дом вам более по вкусу, то вы сойдете с ума. Больше я ничего не могу сделать для вас.
Она поднялась со стула и позвонила.
Звук колокольчика был чрезвычайно приятен, он словно порхнул мелодично и звонко, и сейчас же в комнате появился маленький человечек, так знакомый Маркелу Ильичу.
Маленький человечек очень приветливо закивал ему головой, его огромный рот раздвинулся чуть не до ушей, а между тем, его улыбка была чрезвычайно приятна, и все лицо его вдруг стало до того мило Маркелу Ильичу, что ему захотелось обнять его и заплакать.
— Боже мой. Как я рад вас видеть! — воскликнул он совершенно невольно, протягивая руки и ощутив прилив радости, когда в его обеих руках очутилось по костлявой лапке маленького человечка.
— Откуда вы знаете нашего Клима? — спросила madame Икс строго.
— Ах, из тетради, из тетради! Вы сыграете мне на скрипке, ведь Баритта подарила вам новую квинту!
Маркелу Ильичу казалось, что вот, вот сейчас Клим ему поможет, что-то сделает для него.
— Отлично, пойдемте, там уже кое-кто собрался, — и Клим взял было его за руку, но madame Икс положила свою на плечо Клима.
— Остановитесь, Клим, — сказала она, — этот господин не настоящий, он попал сюда по ошибке.
Человечек изумленно посмотрел на Маркела Ильича.
— Странно, — сказал он, — он говорит совсем, как настоящий.
— У него все данные стать настоящим, но пока он еще не может оставаться здесь, и я звонила, чтобы позвать Каликику — она проводит его до моста.
Клим поклонился и пошел к двери.
— О, не уходите, не уходите! — воскликнул Маркел Ильич, протягивая к нему руки.
Клим обернулся и, улыбаясь, ласково сказал:
— Ничего, ничего! Я надеюсь, мы скоро увидимся — у вас большие способности.
И он вышел.
Маркел Ильич видел, как он пошел, быстро переставляя свои тонкие ножки с огромными ступнями и отражаясь в зеркале. Казалось, будто два одинаковых человечка шли друг другу навстречу и потом, повернув один налево, другой направо от себя — исчезли.
— Я вас прошу подождать минутку в следующей комнате. Каликика сейчас придет за вами, — сказала madame Икс, указывая ему на дверь.
Он повиновался.
В этой комнате, оклеенной малиновыми обоями, по стенам стояли банкетки, обитые малиновым бархатом, а посредине на мраморной тумбе красивая ваза из темного камня.
Комната была узкая, и большой портрет в золоченой раме занимал всю стенку, противоположную окну, завешенному тяжелой малиновой занавесью.
На портрете, написанном, очевидно, первоклассным художником, была изображена женщина, сидящая в кресле с высокой спинкой.
Одета она была в роскошный вечерний костюм из золотисто-палевого шелка, с таким большим декольте, что весь ее полный, безукоризненной красоты бюст был виден до пояса между газовыми оборками и кружевами, а разрез платья обнажал от пояса до колена ее стройную ногу.
Тело, газ и переливы атласа были написаны с удивительным мастерством. Женщина сидела прямо, перекинув одну из прекрасных рук на ручки кресла.
Но самое странное было то, что лицо на портрете закрывала маска, изображавшая голову свиньи — это была грубая картонная маска, какие продаются на святках в табачных лавочках.
Маркел Ильич опять почувствовал жуть, глядя на этот портрет. Это прекрасное соблазнительное тело от этой маски, казалось, делалось наглым, отвратительным и страшным.
Жуть все усиливалась, и он обрадовался, когда вошла Каликика.
Она принесла ему пальто и шляпу, дала в руки палку и, пристально смотря на него своими странно-светлыми глазами, взяла его за руку…
И опять Маркелу Ильичу показалось, что голову его накрыли чем-то темным, и когда это ощущение миновало, он увидел, что стоит, прислонясь к перилам Пантелеймоновского моста. Он оглянулся, ища Каликику — но ее не было.
— Что это? — пробормотал он. — Я спал или это было минутное бесчувствие с бредом?
Он подошел к фонарю и, вынув часы, посмотрел на них — было три четверти двенадцатого.
— Ну, конечно, это минутное бесчувствие, — обрадовался он, — это, говорят, бывает при переутомлении.
Решив это, он окликнул дремавшего на углу Фонтанки извозчика и поехал домой на Конюшенную.
Отворив своим ключом дверь, он порадовался, что везде темно, что жены, очевидно, нет дома, но, подходя к спальне, он увидел свет.
«Очевидно, Anette нездоровится, — решил он, — придется сказать, что бридж не состоялся, чтобы объяснить свое раннее возращение».
Но за полчаса он не мог съездить к Таврическому саду и вернуться.
А ведь как было просто сказать: «Дорогая, мне, право, не хочется рассказывать, почему я вернулся», но этого жене нельзя сказать — положительно нельзя — и это ужасно странно. Надо сейчас, сию минуту выдумать что-нибудь…
«Ага, я скажу, что забыл бумажник и вернулся с дороги».