Под звон мечей

– Не тот ли ты Беовульф, – так начал задорный Гунфред, – который некогда плавал с Брекою взапуски по обширному морю? Помнится, слышал я, что тогда родные и близкие тщетно пытались вас обоих отклонить от выполнения вашего безрассудного намерения – измерить глубины и мели грозного, многошумящего моря! Никому не внимая, вы уже устремились в море с высокого берега, и разводя руками, рассекая ими поверхность моря, уже пробивались вперед сквозь бурный и пенистый прибой. Достоверные люди мне сказывали, что Бреки тогда одолел тебя в искусном умении плавать… И сколько бы ты ни рассказывал о своей опытности и неустрашимости в боях, я все же за тебя стану опасаться, когда ты останешься здесь на ночь и станешь выжидать прихода Гренделя.

– Я думаю, любезный друг Гунфред, – так отвечал ему Беовульф, – что выпитое тобою за нынешним пиршеством туманит тебе голову… Иначе ты, конечно, не говорил бы так о моем состязании с Бреки… Действительно, был с нами такой случай в ранней юности: – друг мой Бреки и я, мы оба задумали однажды вплавь пуститься за море, с обнаженными мечами в руках, ради защиты от морских чудовищ. Задумано, и сделано: – пять ночей сряду плыли мы так вместе по морю, пока буря с туманом не разлучила нас – не разогнала в разные стороны. Тогда ободрились морские чудовища: стали они на меня нападать и старались лишить меня бодрости духа; но крепкая кольчуга и броня защищали мое тело от их когтей и зубов, а я неустанно и смело работал мечом моим, беспощадно их поражая, нанося им направо и налево удары… И вот на рассвете увидел я, как волны морские носили их множество окровавленных и бездыханных: с той поры они, дерзновенные, не преграждали уже путь морякам по пенистым волнам. Как видишь, наше состязание с Бреки совсем не могло состояться, но мне при этом пришлось выдержать на море такую борьбу с морскими чудовищами, о какой я ещё и не слыхивал… А ты между тем ни единым словом и не вспомянул о ней! Я же, в ответ на твои задорные речи, только одно и скажу тебе: не себя ли ты считаешь храбрейшим из храбрых? Если так, то скажи, отчего же допускаешь ты, чтобы в этой зале могло так сильно злодействовать алчное чудовище? И зачем же ты дозволяешь, чтобы геат для борьбы с ним приехал из-за моря?

Такими и тому подобными словами Беовульф заставил Гунфреда умолкнуть, и изумил своею мудростью самого короля Хродгара, который ещё более проникся доверием к славному гостю. И снова смех и веселье наполнили залу пиршества, а затем королева, супруга Хродгара, по обычаю датчан, обошла всех гостей с кубком мёда в руках и с приветливым словом…

Долго бы ещё продолжался шумный и веселый пир и верно затянулся бы далеко за полночь, если бы король Хродгар не вспомни л вовремя, что страшный бой ожидает храбрых в этой же зале в тот час, когда скроется солнце, и темная ночь опустится на землю и прикроет её своими тенями. Вспомнив о предстоящей битве с Гренделем, король Хродгар поднялся в тревоге, а за ним и все стали прощаться с гостями.

На прощанье, Хродгар, обратясь к Беовульфу, сказал:

– Тебе, первому из богатырей, поручаю я охрану моей залы. Знай, что если ты точно избавишь нас от бедствия, то можешь потребовать из моего имения то, что тебе придётся по вкусу.

Оставшись наедине со своими товарищами, Беовульф приказал затворить двери залы и запереть их крепким засовом. Потом он снял с себя броню и кольчугу, отцепил и меч с бедра, и сказал:

– Отлагаю opyжиe в сторону, ибо знаю, что в борьбе с Гренделем никакое оружие не поможет. Надеюсь только на силу свою, и пусть судьба решит между нами битву, к которой я готов.

Сказав это, он спокойно заснул со всеми своими, и только один из геатов остался настороже.

Между тем темная ночь опустилась на землю; всё кругом залила она своим мраком, под покровом которого тишина и сон водворились всюду. Только жалобные крики сов и филинов на высоких, старых деревьях вкруг зала нарушали ночное безмолвие…

Так настал и полуночный час… И вот, ровно в полночь, вышел из своего болота чудовищный Грендель и тихо подкрался к дверям залы, из-за которых слышался громкий храп крепко заснувших геатов. Мигом отбил Грендель запор у дверей, и вот он уж в зале, и жадно обводит огнистыми, сверкающими глазами всех спящих воинов, заранее избирая и как бы намечая себе жертву… Вот, наконец, жертва избрана! Грендель, подкравшись к геатам, хватает одного из них, разрывает пополам, раздробляет его кости, высасывает кровь из жил его, и тут же глотает свою добычу огромными кусками! Потом ненасытное чудовище тянется за другим, ближайшим воином, и вдруг чувствует, что чья-то мощная рука хватает его за лапищу, и стискивает её так, что все кости трещат в ней, все хрящи ноют… Ужас овладевает Гренделем: он рвётся, он хочет бежать – но уж поздно! Бесстрашный Беовульф вскакивает с лавки и, не выпуская толстую лапу Гренделя, устремляется на него…

Тут началась неслыханная борьба, один на один, борьба на жизнь и на смерть, борьба двух сил громадных и страшных как волны во время грозно бушующей бури. Затрещал толстый дубовый пол, задрожали стены залы, срубленные из вековых дубов, зашаталось и ходуном заходило все несокрушимо прочное здание… Попадали на пол тяжелые скамьи, которых никогда и никто не мог даже сдвинуть с места… Bсe датчане, издали заслышав гул и треск в зале, пришли в ужас: они с трепетом ждали, что вот-вот обрушится зала и раздавит могучих!

Но борьба уже явно клонилась на сторону Беовульфа: – он одолевал уже Гренделя, и тот помышлял только о бегстве, о том, чтобы поскорее вырваться из рук могучего богатыря и ускользнуть в своё мрачное болото… Но помыслы эти были напрасны: лапа Гренделя, по прежнему, оставалась в руках Беовульфа, словно в железных тисках. Наконец чудовище, собравшись с последними силами, рванулось, что есть мочи, – и вот жилы, тяжи и мускулы порвались в плече, лопнули кожа и мясо, кости выскочили из суставов, и вся лапа Гренделя, до самого плеча, осталась в руках Беовульфа; а чудовище, искалеченное, пораненное на смерть, повлеклось издыхать в своё болото.

Когда прослышали датчане, что битва окончилась победою Беовульфа, то одни устремились к зале, а другие пошли по кровавыми. следам Гренделя до самого болота, и там, на воде, заметили кровавые струи. В зале толпа сбежавшихся любопытных с ужасом смотрела на следы грозного ночного боя – на поваленные скамьи и столы, на стены, обрызганные кровью чудовища и на могучую лапу Гренделя, оторванную у чудовища Беовульфом… И все славные богатыри, и сам Гунфред должны были перед ним смолкнуть, когда он спокойно и просто стал рассказывать всем о своей ночной битве с чудовищем. Сам Хродгар, этот мудрый король Датский, хорошо знакомый с древними сказаниями, сложил песню в честь Беовульфова подвига.

Затем король приказал очистить залу, поправить в ней всё, что расшаталось и попадало во время битвы Беовульфа с Гренделем, и когда всё было исправлено, Хродгар вновь велел подготовить в зале богатое пиршество. За этим-то пиром, Хродгар, обратившись к Бсовульфу, сказал:

– Часто случалось мне награждать и гораздо более слабого бойца за меньшие подвиги. Тебя же, Беовульф, я стану отныне считать своим сыном. Знай, что тебе не будет и не может быть отказа ни в чем из всего мне принадлежащего, и прошу тебя принять от меня дары, достойные тебя и твоего подвига.

И он поднес Беовульфу броню, шлем и копье из чистого золота, да сверх того драгоценный меч и восемь коней, а при них дорогое седло, на котором он сам в былое время сиживал, когда кругом его раздавался звон мечей.

Беовульф принял все эти дары с полным кубком в руках; а затем, в свою очередь, подошла к нему королева и подала ему другой кубок с приветствием и в то же время на обе руки надела ему из крученого золота обручи, кольца на пальцы, накинула на плечи богатый плащ, а на шею драгоценное золотое ожерелье, самое тяжелое из всех ожерелий на свете.

Пир, и после поднесения этих даров, продолжался, полный шума и веселья, и звона круговых чаш, при громких песнях певцов, прославлявших подвиги древних героев. Король и королева с детьми поздно удалились из залы; а гости, изрядно отяжелевшие от меда, разостлали на скамьях постели и, сложив в головах всё своё opyжиe, расположилось на ночь там же, где пировали. Только Беовульфу и его спутникам, в виде особого почёта, отведен был особый покой на эту ночь, для ночлега. И вскоре все преспокойно заснули в зале, нимало не заботясь о том, что их ожидает в близком будущем.