Собачий архипелаг

Собрание пришлось продолжить. Появление Кюре, похоже, успокоило Учителя. Вероятно, он подумал, что священник примет его сторону и тоже станет требовать, чтобы как можно скорее предупредили власти. Потому на этот раз он слушал Мэра, не перебивая.

– Как справедливо заметил Доктор, все мы знаем, откуда эти люди. Они бежали от нищеты. Бежали от хаоса. От войны. Они рисковали жизнью, пустившись в плавание на плотах, каноэ, утлых суденышках, которые в любой момент могли пойти ко дну. Доктор сказал, что, мол, не они первые, кто умер такой смертью, и, увы, не они последние. Но вот что абсолютно ново и необъяснимо: как течение могло принести их к нашим берегам?

Мэр сделал паузу, метнув взгляд в сторону Учителя, уверенный, что тот кинется в эту лакуну, как в пропасть. Однако тот не издал ни звука, ожидая продолжения.

– Они не собирались приплывать на наш остров, – вновь заговорил Мэр. – Вряд ли они даже знали о его существовании. Но он стал их кладбищем. А теперь представьте, что случится, если я поставлю в известность полицию и судебные власти. Сюда заявятся не только эти достопочтенные господа, которые всегда взирали на нас свысока, как на собачье дерьмо, но с ними притащатся и журналисты со своими микрофонами и камерами. Наш остров того и гляди превратится в остров утопленников – известно, что эти борзописцы сильны в хлестких формулировках.

Если в прессе развернется разнузданная кампания и остров выставят в неприглядном виде, как тогда мы сможем договориться с консорциумом о проекте талассоцентра? Захотят ли эти господа вкладывать свои миллионы и заниматься строительством комплекса? И в мгновение ока наша земля, известная горячими источниками, изумительными пейзажами, вином, маслом и каперсами, превратится в землю, на которую как снег на голову свалились трупы, приплывшие из Африки. Наши чистейшие воды станут водами, в которых мокли и гнили мертвецы. Кто, скажите, захочет в них купаться, поправлять здоровье или есть выловленную там рыбу?

Сделав очередную паузу, Мэр постарался, чтобы последние слова внедрились в сознание каждого, нарисовав безотрадную картину грядущего.

– Будучи мэром, – заговорил он, – я обязан думать не только о настоящем, но и о будущем острова, будущем наших детей, большинству которых предстоит уехать, поскольку здесь невозможно найти работу. Проект по строительству центра позволит создать новые рабочие места. И это наш единственный шанс. Последняя надежда обеспечить острову жизнеспособность, сделать так, чтобы люди оставались, женились, рожали детей, а те, в свою очередь, тоже оставили здесь потомство. Увы, ничто уже не вернет жизнь этим троим несчастным. Придание огласке случившегося приведет к непоправимым последствиям для острова, но утопленники все равно не воскреснут. Не усматривайте никакого вызова в моих словах, господин Кюре. Конечно же, я не вправе диктовать, как вам следует себя вести, однако, обращаюсь ко всем в равной степени, к вашему здравомыслию, чувству ответственности и рассчитываю на вашу поддержку.

Воцарилась тишина, тяжелая, вязкая, неловкая. Кое-кто ожидал, что Учитель, продолжавший ерзать, сейчас заговорит, опровергая все то, к чему призывал Мэр, но этого не произошло, он лишь нервно теребил свою белокурую шевелюру, курчавую, как шерсть ягненка. Кюре тоже безмолвствовал, раскачиваясь на стуле и скрестив руки на объемистом овальном животе, напоминавшем яйцо дрозда.

– Куда ты их дел?

Голос Старухи прозвучал резко, словно о плиточный пол разбился стакан.

– Сказал же – в надежное место.

– Меня не интересует, надежно ли место. Я спросила – куда?

– Что толку, если вы будете знать?

– Ты хочешь нашего молчания? А я хочу знать правду. Только и всего.

Мэр попробовал было выдержать взгляд Старухи, но потерялся в молочной пелене ее глаз и отвернулся, ненавидя себя за слабость. Отвернувшись, он убедился, что остальные, затаив дыхание, смотрели на него в ожидании ответа.

– В моей холодильной камере, – наконец произнес он тихим голосом.

– У вас в камере? Где хранится рыба? – проговорил Учитель, казавшийся испуганным и возмущенным одновременно.

– А куда я должен был их положить? К себе в постель? – И Мэр, выйдя из себя, с треском сломал механический карандаш, который все еще держал в руках.

В тот вечер около десяти часов мэрию в полной тишине покинула необычная процессия. Вытянувшись цепочкой – Мэр возглавлял шествие, а Кюре его замыкал, – люди, вливаясь в ночной мрак, проследовали по лабиринту улочек к порту, где находились рыбный рынок, судоремонтные мастерские, сухие доки и холодильный склад.

Выкрашенный в красный и желтый цвета склад располагался в стороне от других зданий и имел два входа: один был обращен к морю, что позволяло переправлять улов с трех лодок мэра в большое помещение, отделанное кафелем, где рыбу сортировали и подвергали первичной обработке; другой выходил на пристань, откуда можно было попасть в контору предприятия и ангар, где рыбаки хранили свое оборудование, переодевались и чинили сети, а также в холодильную камеру, о которой и шла речь.

Снять тяжелую цепь, на которую были закрыты ворота, Мэр поручил Спадону. Намотанная в пять-шесть оборотов на стойки, она так лязгала и скрежетала, когда он ее раскручивал, что у всех создалось впечатление, будто он освобождает каторжника от кандалов. Наконец Спадон толкнул ворота, пропустив вперед Мэра, и небольшая группа проникла во внутренний двор.

Мэр достал из кармана связку ключей, сразу выбрав нужный, вставил его в замок высокой двери, усиленной многослойными панелями, и ударил плечом в набухшую от сырости створку, чтобы дверь открылась. Повернув выключатель, он обернулся к своим спутникам и нетерпеливым жестом дал понять, чтобы они прошли поскорее, потом, когда замыкающий в лице Кюре оказался внутри, тем же движением плеча вернул дверь на место.

Три потолочных светильника залили ярким светом тросы, сети, деревянные и пластиковые ящики, буи, банки с краской и смолой, клеенчатые плащи, резиновые сапоги и пробковые поплавки – иными словами, весь тот нехитрый рыбацкий скарб, что годами копится в таких кладовых.

В помещении держался стойкий запах морской соли, сушеных водорослей, мазута, собачьей шерсти, табака и рыбы.

В углу, вокруг ящика, на котором громоздились грязные разрозненные чашки, стояли четыре стула, казалось, поджидавшие если не игроков в карты, то хотя бы собеседников. К стене в противоположном углу были прикноплены пожелтевшие от времени календари с обнаженными пышногрудыми красотками, рекламирующими лодочные моторы.

В глубине просторной комнаты можно было разглядеть алюминиевую дверь, высокую и выпуклую, совсем новую и блестящую, отчего на ум сразу приходила система аварийного спасения на космическом корабле, какой ее показывают в научно-фантастических фильмах. Дверь вела в холодильную камеру. Мэр подошел к ней.

– Давайте! Мы же не будем торчать тут всю ночь.

А люди чувствовали себя посетителями музея и глазели по сторонам, открывая для себя неведомый мир. Доктор ходил туда-сюда, заложив руки за спину, подобно прогуливающемуся философу. Кюре осторожно подправлял косо висевшее распятие, умудрившееся застрять между двумя порнографическими открытками, которые он словно бы и не замечал. Америка, ослепленный чудесным плетением нейлоновой сети, тоже новенькой, с иголочки, с нежностью ее поглаживал, пока не переключил свое внимание на бидоны с жидким битумом, из части которых вязкое содержимое вытекло длинными тонкими струйками, нарисовав на полу «ведьмины волосы». Спадон рылся в карманах прорезиненного плаща, должно быть, его собственного, где искал неизвестно что. Старуха, встав посреди склада, поворачивалась вокруг своей оси, медленно-медленно, прочесывая взглядом каждую находившуюся в нем вещь, словно судебный пристав, оценивающий имущество, прежде чем пустить его на распродажу. Учитель внимательно изучал морскую карту, помещенную под стекло, на которой можно было в подробностях рассмотреть сам остров и другие части Собачьего архипелага. Тонкими стрелками отмечались главные течения, мелководья обозначались серым цветом, а рифы – фиолетовым.