Вдовы

Боксер был никем, тем не менее он высоко ценил Гарри и считал его своим другом. Разумеется, никаким другом Гарри ему не был, просто приглядывал за Боксером и давал ему время от времени поручения, и не потому, что тот ему нравился, а чтобы можно было им манипулировать. Боксер же следовал за Гарри, как Вулф за Долли; разница была лишь в том, что Вулфу хватало мозгов распознать ответную любовь.

Они молча выпили. Боксер, так и не присевший, выглядел смущенным, как будто не мог решить, прилично ли будет опустить свое громоздкое тело на один из стульев. Долли кивнула мужчине, и тот сел, поставив уже пустой стакан себе на колено. Женщина чувствовала себя очень уставшей, у нее болела голова, она хотела, чтобы гость наконец ушел, но он все сидел. В конце концов Боксер откашлялся и оттянул ворот рубашки.

– Они охотятся за тетрадями Гарри, – выпалил он.

– Они? – Долли смотрела на собеседника, стараясь не хмуриться. Все свои мысли и чувства она держала при себе.

Боксер опять поднялся и нервно заходил по комнате.

– Долли, теперь я работаю на Фишеров… Они… они хотят заполучить тетради Гарри.

– Не понимаю, о чем ты.

– Они заплатят хорошие деньги. – Голос Боксера слегка дрогнул в попытке выдать жесткое требование за просьбу.

Видимое отсутствие интереса со стороны Долли нервировало Боксера. Женщина хорошо знала одну особенность «дружка» своего мужа: выведенный чем-либо из равновесия, верзила терял бдительность. Еще немного – и Боксер выложит ей все подробности, даже не подозревая об этом.

– За тетради Гарри, – добавил Боксер. – Про них всем известно. Гарри записывал туда имена. Долли, уж ты-то должна быть в курсе. Имена всех, с кем ему приходилось иметь дело, и даже тех, с кем Гарри только хотел поработать. Попади его тетради в лапы копов, и на улицах Лондона не останется ни единого порядочного бандита.

– Я же сказала: я не знаю…

Боксер молниеносно пересек комнату и навис над Долли круглым, как луна, лицом, тряся указательным пальцем. Женщина даже бровью не повела. Она знала: Боксер не злится, он напуган.

– Знаешь! Все ты прекрасно знаешь! Говори же, Куколка, где его чертовы тетради?

В приступе неконтролируемой ярости Долли вскочила на ноги. Боксер попятился.

– Не смей называть меня так, слышишь?! Только Гарри позволено называть меня Куколкой. И не знаю я, о каких тетрадях моего мужа идет речь! И при чем тут вообще братья Фишеры?

Боксер схватил Долли под локоть в тщетной попытке достучаться до нее:

– Гарри нет. Теперь всем заправляют братья Фишеры. Они послали меня к тебе, и если я вернусь с пустыми руками, то следующим к тебе наведается Тони. Так что не усложняй себе жизнь и расскажи мне, где хранятся тетради!

Долли отшатнулась. Ее лицо исказилось от гнева, кулаки сжались так, что ногти вонзились в кожу.

– Ради всего святого, я ведь только его похоронила! – При мысли о том, что место Гарри заняли жалкие шавки Фишеры, горе Долли на мгновение прорвалось наружу.

Боксер тут же проникся к женщине сочувствием, поскольку сам испытывал схожие чувства, и черты его лица смягчило раскаяние.

– Я зайду попозже.

– Не желаю никого видеть! Никого! Убирайся!

– Все хорошо, Долли, не волнуйся. Главное – не ходи ни к кому другому, ладно? Фишерам это не понравится. А я еще вернусь.

– УБИРАЙСЯ… СЕЙЧАС ЖЕ! – выкрикнула Долли и швырнула в Боксера бокал.

Мужчина едва успел уклониться – бокал ударился о дверь и разбился. Вскинув руки – мол, сдаюсь, – Боксер поспешно ретировался.

Как только входная дверь захлопнулась, Долли направилась к проигрывателю. Комнату наполнил густой красивый голос Кэтлин Ферриер, и ярость женщины постепенно улеглась. Долли даже начала тихонько подпевать прекрасному контральто, как вдруг вспомнила о свертке, который передал ей перед похоронами Эдди. Она высыпала содержимое сумочки на пол и, сев на колени, отыскала в ворохе вещей завернутые в бумагу ключи. Долли всей душой желала, чтобы сверток оказался посланием от Гарри. И точно: едва развернув бумагу, вдова увидела знакомый аккуратный почерк:

Банковская ячейка. На имя Г. Р. Смит. Пароль «Хангерфорд». Представься как миссис Г. Р. Смит.

Дальше шло собственно послание:

Дорогая Куколка,

помнишь, как мы вместе ходили в банк, чтобы завести там сейфовую ячейку? Теперь она твоя. Ключи от нее хранятся в моем гараже у Ливерпуль-стрит. Избавься от всего, что найдешь в этой ячейке.

Долли сидела на пушистом молочно-белом ковре с верным Вулфом у ног и прижимала листок к груди. Она перечитывала его снова и снова, стараясь понять, что на нем написано. Там не было ни даты, ни слова о любви, только простые инструкции. В банковской ячейке хранились те самые тетради, о которых спрашивал Боксер Дэвис, в этом не было ни малейшего сомнения. Об их существовании Долли, разумеется, знала, ведь Гарри постоянно что-то записывал и составлял списки. Этому научила Роулинса мать: без надежных контактов – криминальных или вполне легальных – любой бизнес обречен на провал. Именно старуха внушила сыну, что все записи должны храниться под замком. Тогда никто не посмеет пойти против него.

Долли заучила письмо наизусть и затем сожгла его, а ключи нацепила на кольцо к своим ключам. Гарри гордился бы ею. Неся Вулфа на второй этаж, Долли повторяла про себя пароль: «Хангерфорд, Хангерфорд». Запомнить его было нетрудно, как и имя, которым вдове надлежало представиться в банке: сначала «миссис», потом инициалы Гарри, а потом «Смит».

Готовясь ко сну, Долли гадала, сколько заплатили бы Фишеры за то, чтобы добраться до тетрадей Гарри. Женщина расчесала волосы и подошла к окну. Неподалеку от ворот ее дома была припаркована полицейская машина без опознавательных знаков – чтобы следить за ней, Долли Роулинс, не иначе.

– Мерзавцы, – тихонько выругалась женщина и задернула шторы.

Глава 3

Почти два дня дом Роулинсов наводняли полицейские, обыскивали в нем каждый дюйм. Они даже вспороли в детской обивку колыбели и распотрошили перочинным ножом матрасик. «И эти люди считают нас животными», – думала Долли, сдерживая слезы. Комната их мертворожденного малыша – священное напоминание о мальчике, которого они с Гарри потеряли, – теперь была замарана и осквернена. Долли словно заново пережила утрату ребенка. И хотя женщина была глубоко ранена столь грубым пренебрежением к ее чувствам, виду она не подала.

Закончив обыск в доме, полицейские перебрались во двор. Перекопали весь сад, опустошили все цветочные горшки, просеяли землю, однако не нашли ничего: даже квитанции из химчистки, которая показалась бы подозрительной.

В кабинете все ящики письменного стола Гарри были вывалены на пол, вскрыт каждый конверт, прочитано каждое письмо, вытащена из рамки каждая фотография. На глазах у Долли уничтожался ее прекрасный дом. Однако женщина лишь молча наблюдала за этим варварством, и только напряженная спина выдавала ее гнев. Они ничего не найдут – это Долли знала наверняка. Гарри копам не по зубам. Но, увидев, как на ее диване, перевернутом вверх дном, сидит констебль Эндрюс и разбирает на части рамку с фотографией, Долли взорвалась:

– Поставь это на место, ты, мерзавец! – и попыталась вырвать рамку из лап полицейского.

Эндрюс посмотрел на Фуллера, который в этот момент читал личные письма Долли. Женщина тоже повернулась к сержанту:

– Скажите ему, чтобы не трогал рамку! Это наша последняя совместная фотография на годовщину свадьбы.

Фуллер продолжил чтение.

– Отвезите снимок в Скотленд-Ярд, – бросил сержант Эндрюсу, не удостоив Долли взглядом. – Нам нужен приличный портрет Роулинса, чтобы показать жертвам всех нераскрытых вооруженных ограблений в Лондоне.

Для Долли это стало последней каплей. Она пробралась через разбросанные повсюду вещи к телефону.

– Это произвол! – заявила она Фуллеру. – Я хочу поговорить с вашим начальником. Как его зовут? – (Ответа не последовало.) – Вам придется отвечать за это безобразие! И я хочу, чтобы мне вернули часы мужа… Вы слышите? Я купила их ему в подарок и требую, чтобы мне их вернули! Это все, что от него осталось.