Страница 6 из 12
Не покидало ощущение, что вдруг потерял что-то очень важное в жизни, и это важное уже не вернуть никогда. Впервые нечто подобное ощутил три года назад, когда на моих глазах страшный взрыв разнес в клочья мою любимую воспитательницу и деревенских ребят, разложивших смертоносный костер под авиабомбой.
Моя фотографическая память вдруг высветила ту поляну и те деревья с висевшими на их ветвях обрывками одежды. И меня, с разгона упавшего в траву, споткнувшись о чью-то окровавленную руку. И тогда лежал точно так же, ничком, и ощущение чего-то непоправимого впервые раздавило неокрепшую детскую душу. Тогда меня обманули, убеждая, что все это только приснилось. Теперь же знаю точно – нет, не приснилось.
Обман и предательство – вот что сломило меня сейчас. Еще полчаса назад я был счастливым человеком. Пусть и огорченным несбывшейся надеждой увидеть море в “Артеке”, но все же обрадованным началом последнего учебного года, который откроет нам с Женькой путь в нахимовское училище. И пусть не попал летом в “Артек”. Значит, нашли более достойного. И это справедливо. Можно огорчаться, но это не беда.
Но почему именно Женька поехал в “Артек” вместо меня? Этого никогда не случилось, если бы меня ни предали все. И первый, кто предал, это Женька. Он сделал то, что делать западло. Ни один вор такого не сделает.
Нет, я не буду поступать с ним в нахимовское училище. Мне больше не хочется быть моряком. Мне вообще больше ничего не хочется. А тогда, зачем учиться, зачем вообще жить?
Я не пошел в школу первого сентября, и дома не настаивали. В класс меня с трудом вернули лишь через неделю.
Я не сел на свое привычное место напротив учительского стола, а молча прошел в конец класса и, вытряхнув ребят, сидевших за последней партой у окна, уселся там один. Это место стало моим навсегда – на все оставшиеся семь лет учебы в этой школе. И с тех пор только я сам выбирал, кому сидеть рядом.
Хористы!.. На хор
Ну, все. До конца урока пятнадцать минут. Пора складывать портфель. Вот-вот за нами придут. Точно. По ним хоть часы сверяй.
– Хористы!.. На хор! – объявила стремительно влетевшая в класс завуч младших классов, – Быстренько-быстренько, ребята, с вещами к доске. Не прячьтесь, не прячьтесь. И под партами найду! Все равно всех доставлю.
Выхожу одним из первых. Завуч смотрит на меня, потом в свои листки – списки хористов школьного хора:
– Зарецкий, а тебе не надо, – вдруг удивляет она.
Солисту хора и не надо? Странно. Перепутала, похоже. Пять лет было надо, а теперь не надо? Конечно, сам виноват, заболел не вовремя, но ведь уже почти выздоровел.
– Почему это мне не надо? – упавшим голосом спрашиваю завуча.
– Не знаю. Софья Ефремовна так распорядилась.
– Пойду, спрошу, – остаюсь у доски с хористами нашего класса.
– После уроков спросишь. А сейчас садись на место. Все-все, ребята, пошли, – сгребает она в охапку горстку одноклассников и выталкивает за дверь, где уже ждет конвой из пионервожатых и родителей.
Все, как обычно, как все пять лет моих занятий в школьном хоре. Сейчас кто-нибудь из ребят рванет к лестнице, а там наверняка в засаде парочка вожатых. Беглеца отловят, вернут в строй, пожурят, но “добычу” из рук не выпустят.
Нет. Бежать надо не так. Нельзя делать резких движений. Шаг в сторону, и ты за узенькой колонной. Этого не ждет никто. Стой тихо, пройдут мимо, даже не заметят. А потом спокойно иди, куда хочешь. Проверено.
Два урока просидеть на хоре после обычных школьных занятий это надо быть или дураком, или фанатиком. Я ни то, ни другое. Но, сбежав тогда, все же пошел на хор. Один. Без конвоя.
Как же я попался в эти сети? А сейчас вот даже переживаю, что не взяли на хор.
А все началось во вторую неделю нашей учебы в школе. Нас, первоклассников, построили парами и куда-то повели. Оказалось, в школьный зал.
Всех рассадили в конце зала и по одному стали отправлять куда-то в первые ряды. Вызвали меня, я подошел к завучу, а вскоре, по ее команде, впервые поднялся на сцену и оказался у рояля, где сидели две незнакомые женщины.
– Что будем петь? – спросила сидевшая за роялем.
– Ничего, – не задумываясь, ответил ей, ведь до сих пор был лишь слушателем.
– Почему? – удивилась та, – Разве ты не пел в детском саду?
– Я не был в детском саду, – честно признался ей.
– А песни хоть знаешь? – спросила пианистка. Песни я знал и даже любил, а вот петь самому мне и в голову не приходило. Я неопределенно пожал плечами, – Вот что значит, уличное воспитание, – сердито заметила пианистка другой женщине, похожей на учительницу.
– Стишок запомнить сможешь? – спросила та, что учительница. Я кивнул, – Слушай внимательно. Мой Лизочек так уж мал, так уж мал, что из крыльев комаришки сделал две себе манишки, и в крахмал, и в крахмал! Повтори, – попросила она.
Я рассмеялся от души – более глупых стихов еще не слышал. А на меня сердито смотрели уже обе. Пришлось повторить.
– Молодец, – похвалила учительница, – Память хорошая. Теперь слушай, – и она вдруг запела приторно-сладким голоском, – Мой Лизочек так уж ма-а-ал, так уж ма-а-ал. Теперь повтори.
Еле сдерживая смех, вдохнул побольше воздуха и то ли пропел, то ли прокричал:
– Мой Лизочек так уж ма-а-ал, так уж ма-а-ал!
– Молодец. Слух есть. И голосок хороший. Но зачем так громко? Не надо громко. Все, иди, – отпустила она.
Не сдерживая смеха, ринулся в зал, но меня перехватила завуч и усадила в первый ряд:
– Прекрати смеяться. Сиди тихо. Никуда не уходи, – сердито прошипела она.
Сидеть одному было скучно, а не смеяться было невозможно – со сцены то и дело доносилось: “Мой Лизочек так уж ма-а-ал, так уж ма-а-ал”, – то в исполнении учительницы, то эту чепуху пел очередной одноклассник.
И кто такой этот Лизочек? Имя девчачье, а говорят как о мальчишке. Крылья у комара оторвал, живодер несчастный. Да еще сварил из них манишки в крахмале. Что за манишки? Не хотел бы я пить кисель с манишками из комариных крылышек.
Вскоре в первом ряду нас стало двое, потом трое, а когда в последних рядах уже совсем никого не осталось – аж шестеро. И вот, наконец, к нам подошла завуч, переписала фамилии и отпустила в класс.
Мы уже забыли об утреннем приключении, но на последнем четвертом уроке в класс вошли две женщины в красных галстуках, как у пионеров, завуч и преподаватель физкультуры.
– Хористы!.. На хор! – объявила завуч, – Все, кого в зале посадили в первый ряд, выйти к доске с вещами, – скомандовала она.
Наша шестерка, собрав портфели, обреченно встала у доски. Проверив по списку, нас вывели из класса и под конвоем повели в школьный зал.
– Принимайте новеньких, – сказала завуч женщине, стоявшей у дверей зала.
Та открыла ключом дверь, и нас запустили внутрь. Дверь за нами тут же захлопнулась, грозно щелкнув замком. А в зале уже сидели ребята, человек двадцать, явно старше нас.
– О-о-о! Мелюзгу привели! – обрадовался один из них, похоже, второклассник, и ринулся, было, к нам.
– Всем сидеть на местах! – скомандовал мужчина, стоявший у сцены, – Проходите в первый ряд, – пригласил он нас.
Едва расселись, в зал запустили очередную группу, потом еще и еще. Минут через десять зал уже был заполнен почти на четверть. Шум стоял, как в бане.
И тут на сцене показались пианистка и учительница. Пианистка села за рояль, а учительница подошла к краю сцены:
– Тишина в зале! – громко крикнула она. Зал мгновенно затих, – Сегодня у нас в хоре прибавление: двадцать первоклашек. Не обижать. Меня зовут Софья Ефремовна. Я руководитель школьного хора, – представилась она и ушла к пианистке.
Зал снова зашумел. Кто-то щелкнул меня по голове. Обернувшись, увидел вредного второклассника, который уже перебрался к нам и уселся прямо за мной.