Страница 11 из 12
Людочка была так расстроена, что, казалось, готова расплакаться. Впрочем, я почему-то тоже.
Немного поразмыслив, предложил:
– Ладно, Людочка, не переживай. Как-нибудь приглашу на наши занятия. Там и послушаешь.
– Когда это будет! Я так ждала, чтоб послушать. А Ирка в таком восторге. Неужели ты действительно так здорово поешь?
– Пошли, – решительно взял за руку подружку и повел в подвал, где размещался красный уголок.
В такое время там уже никого не должно быть. А в пустом помещении неплохая акустика. Конечно же, петь “а капелла” сложнее, чем в сопровождении хора и рояля, но чего не сделаешь для лучшей подружки.
И вот мы вдвоем в пустом гулком помещении. Усадив Людочку в центр зала, прошел на сцену. Необыкновенное волнение вдруг охватило меня. Мне кажется, даже в студии звукозаписи волновался меньше. Собравшись, запел, глядя не на Людочку, а в пустой зал:
Летите, голуби, летите,
Для вас нигде преграды нет.
Несите, голуби, несите
Народам мира наш привет.
Пусть над землею ветер стонет,
Пусть в темных тучах небосвод.
В пути вас коршун не догонит,
С пути вас буря не собьет!
Когда окончил песню, взглянул на свою единственную слушательницу. Людочка смотрела на меня с таким изумлением и восторгом! А ее глаза! Я еще ни у кого не видел таких глаз, даже у нее самой.
– Подожди меня здесь, – смущенно сказала подружка и внезапно убежала.
Минут через десять она вернулась в легком спортивном платьице и в чешках. В руке у нее была палочка с намотанной ленточкой. Закрыв входную дверь на стул, Людочка вышла на средину зала, где не было стульев:
– Теперь моя очередь. Смотри, – сказала девочка, одним движением развернула ленточку и неожиданно для меня стала танцевать.
Я и не знал, что Людочка занималась художественной гимнастикой. Похоже, она, как и я, свои занятия тоже относила к заурядной школьной жизни. Но как же ловко она орудовала своей палочкой с ленточкой. Какая она стройная и гибкая. Такую Людочку я видел впервые и смотрел на нее во все глаза.
– А ну откройте, паразиты! – раздался мощный стук в дверь.
– Кто это? – спросил Людочку.
– Уборщица, тетя Зина, – узнала она по голосу и пошла открывать.
– Вы что тут позакрывались? – неистовствовала ворвавшаяся в зал уборщица, – Ну, Людка, не ожидала от тебя. С таких лет с парнями по подвалам шатаешься. Все твоей матери расскажу, – налетела она на Людочку.
– Тетя Зина, что вы так кричите? – вмешался я, – Мы занимаемся художественной гимнастикой, – показал на ленточку, которую сворачивала расстроенная подружка.
– Знаем мы эту гимнастику. А потом дети пойдут, – брякнула уборщица.
Мы с Людочкой прыснули со смеху и, не сговариваясь, опрометью выскочили из красного уголка, едва не сбив с ног зазевавшуюся тетю Зину.
– Жалко, Толик. Всего одну песню услышала. Ну, хоть ты посмотрел мое выступление, – с сожалением вздохнула смущенная подружка.
– Пойдем на улицу, – предложил ей. Людочка кивнула.
Она сходила домой, чтобы переодеться и надеть пальто и теплый платок, и мы вышли прямо в зимний вечер.
– Пойдем к вашим окнам, – выбрал я место для продолжения "концерта", решив, что там, в колодце высоких зданий, песни будут звучать совсем неплохо, да и никто больше не помешает.
– А-а-а-а! А-а-а-а! А-а-а-а! – опробовал акустику гигантского резонатора, усиливающего звук. Великолепно.
И я запел.
Целый урок, а может и больше, я пел Людочке песни, записанные в радиостудии и даже не записанные. Повторял и повторял те, которые ей особенно понравились. Мне кажется, в тот вечер я пел, как никогда, с особым вдохновением. Ведь меня слушала моя подружка, которая, я чувствовал, мне давно дороже всего на свете. А хорошенькая десятилетняя девочка восхищенно смотрела на меня своими огромными глазищами, полными слез.
И мы оба еще не знали, что уже через четыре года к нам придет наша первая любовь – весна нашей жизни. Но это еще аж через целых четыре года. А пока в плотном морозном воздухе, разрывая тишину, высоко и ясно звенел мой хрустальный голос:
Родина слышит,
Родина знает,
Где в облаках
Её сын пролетает.
Уже вечером следующего дня свалился с высокой температурой и провалялся почти три недели. А когда пошел в школу и, разумеется, на хор, в первом же куплете на высокой ноте сорвал голос, и потом целый месяц только шептал. Но теперь-то я полностью выздоровел. Почему же меня не взяли на хор вместе со всеми?
Наконец, раздался долгожданный звонок с урока. Схватил портфель и помчался в школьный зал. Меня пропустили. Все уже были готовы к занятиям и ждали лишь звонка. Я метнулся на сцену:
– Здравствуйте, Софья Ефремовна! – в полный голос крикнул ей, – Я уже здоров! Прослушайте меня, пожалуйста.
– Ну, вот, слышишь, как сипит, – раздраженно сказала Софья Ефремовна пианистке и повернулась ко мне, – Тебе больше не надо ходить на хор, Зарецкий. Никогда. Очень жаль. Областная олимпиада на носу, а ты нас подвел со своей мутацией, – ровным голосом объявила она мой приговор. Слезы хлынули потоком, и я бегом бросился из зала, где мне больше не было места.
Я медленно брел по пустому коридору школы, слезы еще катились по щекам, а из динамиков школьного радио, казалось отовсюду, лился и лился чистый и звонкий, как весенний ручеек, голос уходящего детства, мой голос:
Родина слышит,
Родина знает,
Как нелегко
Её сын побеждает.
Мечты-мечты
Переходный возраст. Он начался у меня довольно рано, хотя трудно сказать, когда именно. Это как снег в горах – копится-копится, хлопок в ладоши, и нате вам неудержимую лавину, сметающую все на своем пути.
А пока он копился и копился тот снег. Мне кажется, первым снежком, оставившим след в душе, стал обман с поездкой в пионерлагерь “Артек”, когда вместо меня, круглого отличника учебы и обладателя прочих достижений, тайно съездил заурядный троечник – мой друг Женька.
Папа-генерал и мама-председатель родительского комитета, – всего лишь эти “достижения” легко перевесили все мои.
Обман и предательство – вот что сломило меня тогда. С неделю я не ходил в школу, да и потом долго не покидало ощущение, что потерял что-то очень важное в жизни.
Женьку я простил – не он придумал ту подлость. Но другом его больше не считал – не может друг предать друга, даже в малости, а тут такое. И на оставшиеся полгода наши контакты ограничились заурядным трепом на переменках. Да и в военный городок, где жил Женька, и где до того бывал едва ли ни ежедневно, пришел, чтобы попрощаться, когда его семья навсегда уезжала в Москву. Расставаясь, он обещал сообщить новый адрес, но ни одного письма от него так и не получил.
Ну, а обижаться на море мне и в голову не приходило. Хоть и раздумал стать моряком, таинственное неведомое море любил по-прежнему. Только мечта эта ушла куда-то глубоко-глубоко и стала только моей.
И вот однажды отец вернулся из госпиталя, где в очередной раз лечили его фронтовые раны, и первым делом сообщил, что ему выделили путевку в санаторий на море. Это стало событием. Целый месяц мы готовили отца к той знаменательной поездке в Крым.
Штатского костюма у отца никогда не было, и он решил ехать в форме.
– Я всю жизнь в форме. Войну прошел в форме, в госпиталях лежал в форме. Какой костюм? – возмущался он.
– Ну, в госпитале, положим, ты на улицу в пижаме выходил, а не в кальсонах, – уточнила мама.
– Пижамы нам выдавали, начиная с майоров. А эту мне сосед по палате всегда одалживал. Наш, фронтовик, – пояснил отец.