Коктейльные вечеринки

– Ма, это Свен, он из Швеции, – сказала Вера. – То есть он вообще из Швеции, а сейчас из Чехословакии приехал.

Мама взяла цветы, но побледнела так, словно их вручил ей призрак. Живой человек не мог бы вызвать в ее глазах выражение такого ужаса. Она переводила взгляд с Веры на Свена, не произнося при этом ни слова.

– Мы голодные, – сказала Вера.

Она надеялась, что это сообщение выведет маму из непонятного оцепенения; так и вышло. Мама встрепенулась и поспешно проговорила:

– Да-да, проходите, пожалуйста! Здравствуйте, Свен.

Взгляд от него она, здороваясь, почему-то отводила.

Вера взяла у Свена торт, поставила на тумбочку в прихожей и открыла дверь в гостиную.

Ели всегда здесь из-за тесноты кухни, а главным образом из-за того, что бабушка считала это правильным. Она читала, сидя в кресле у открытой на веранду двери, а когда Вера и Свен вошли, положила книгу на маленький ореховый столик у себя под локтем и встала, обернувшись к ним.

– Бабушка, это Свен, – сказала Вера. – А это моя бабушка Оля… Ольга Алексеевна…

От растерянности, вызванной маминой реакцией на Свена, она произнесла все по-английски, как будто по-русски бабушка не поняла бы.

Та, впрочем, не удивилась. Не то что не выказала удивления, а вот именно не удивилась – не смогла бы она так искусно удивление скрыть, если бы оно у нее возникло. Или это Вера не смогла бы?..

– Добрый вечер, – глядя на Свена с доброжелательным интересом, сказала бабушка. – Рада знакомству. И ужин давно готов. Прошу к столу.

Эти слова, по смыслу церемонные, были произнесены с абсолютной непринужденностью, тоже не наигранной. И Вера тут же устыдилась того, что вообще могла предполагать в бабушке наигранность.

– Спасибо, – сказал Свен. – Мне приятно быть у вас в гостях. – Он поставил бутылку на ореховый столик рядом с книгой. – Надеюсь, вино окажется неплохим.

Его слова тоже были церемонного разряда – Вера представить не могла, чтобы что-нибудь подобное сказал, придя в гости, любой из ее друзей, – но в том, как он их произнес, была та же непринужденность, что и у бабушки. Это было так странно!.. Как будто их не разделяла пропасть. И даже не одна пропасть, границы, а две, еще и возраста.

Хотя чему она удивляется? Ведь и сама с первой же минуты почувствовала себя со Свеном так, будто они выросли на одной улице. Как такое может быть? А оказалось, что может.

Запеченная курица, конечно, не являлась ежедневным блюдом – удивительно, что ее приготовили именно сегодня. Мама подала курицу на глиняном расписном туркменском блюде, это выглядело празднично и тоже пришлось к появлению гостя очень кстати. Все остальное было самое обыкновенное: салат из зеленого лука с редиской и сметаной, ситный хлеб. Пионы – Вера поставила их на стол в китайской вазе – тоже не были чем-то из ряда вон. Разве что вино – Свен купил в Елисеевском массандровский мускат – определенно свидетельствовало о неординарности сегодняшнего ужина.

Выпили за знакомство, и бабушка спросила:

– Ты приехал в командировку?

И тоже – так спросила, будто вся его жизнь прошла у нее на глазах и только вот это последнее обстоятельство было ей неизвестно.

– И да, и нет, – ответил Свен. – Из Стокгольма я приехал в Прагу к другу и снимал все, что там происходит, для своего дипломного фильма. А потом мне позвонил мой преподаватель и сказал, что есть возможность поехать в Москву на программу шведского кино. И я, конечно, решил поехать.

– Не жаль было уезжать из Праги? – В бабушкином голосе послышался острый интерес. – Мне кажется, самое важное сейчас происходит там.

Вера хотела перевести сказанное маме, но, взглянув на нее, подумала, что та и сама все поняла. Правда, объяснить мамин испуг – конечно, на лице ее был испуг, этого невозможно было не видеть, и руки у нее вздрагивали, когда она разделывала курицу и раскладывала по тарелкам, – Вера не могла. Прага, что ли, так маму напугала? Но ведь уже полгода все только и говорят о Чехословакии, потому что там все изменилось, и будет еще больше перемен, и все гадают, что там происходит на самом деле, не по-газетному, и что произойдет дальше… А Свен прямо оттуда приехал! Интересно же послушать, что он расскажет.

А больше всего интересен он сам – серьезность его притененных глаз, гармоничность черт его лица, точность и красота каждого движения его рук, очень больших, с широкими ладонями. Вера и следила за каждым его движением – как он наливает всем вино, берет ситный из фаянсовой сине-белой хлебницы… Так завороженно следила, что это выглядело, наверное, даже неприлично. Поняв это, она быстро отвела взгляд.

– Мне очень жаль было уезжать из Праги, да, – кивнул Свен. – Там все бурлит, люди хотят свободы и спорят очень открыто. И каждую минуту что-то происходит. Однажды я провел с камерой на улице двенадцать часов подряд. Работа мысли так значительна, что это отражается на человеческих лицах. Они тоже становятся значительными, поэтому их интересно снимать. У меня такое чувство было раньше только когда я смотрел на портреты в Национальной портретной галерее. И вот теперь на улицах Праги.

Вера вспомнила, как подумала в первую же минуту, когда увидела его лицо: какое оно значительное, будто кино смотришь на экране. Как удивительно это совпадало сейчас с его словами!

– В Праге я не была, – сказала бабушка, – а в Национальной портретной галерее у меня было то же ощущение. Значительности лиц – да, ты прав.

– Вы были в Лондоне? – спросил Свен.

А Вера и не догадалась бы, что речь о Лондоне. Слова «Национальная портретная галерея» не вызывали у нее в сознании именно этот город. А у бабушки вызывали, значит. И у Свена тоже.

– В молодости, – ответила та. – Мы с мужем год жили в Англии. Он был ученый, экономист. Писал книгу.

Вера думала, что Свен начнет расспрашивать об этом, но он лишь посмотрел на бабушку чуть более долгим взглядом и ничего спрашивать не стал.

– Но все-таки я не мог упустить возможность поехать в Москву, – сказал он. – Мне повезло, что так совпало: здесь дни шведского кино, а я кинематографист, хотя еще без диплома.

– Сколько тебе лет? – спросила бабушка.

– Двадцать восемь. Я поздно поступил в университет.

– Почему?

– Если объяснять просто – хотел посмотреть мир.

– А если не просто?

Свен улыбнулся. Он не был улыбчив, и улыбка казалась чем-то очень важным на его лице.

– Мне хотелось понять, есть ли что-нибудь значительное в том, что я чувствую в себе, – ответил он. – Что я смогу сказать людям, если буду снимать кино. Имеет ли мне смысл для этого учиться.

– Но ты ведь снимаешь документальное кино, – сказала Вера. – А события сами говорят о себе.

Включившись в разговор, она перестала чувствовать неловкость от того, что не отрываясь смотрит на Свена.

Ее поразило, что ему двадцать восемь лет, оказывается. Вот почему у него такой серьезный взгляд, не только из-за тени длинных ресниц, но и из-за возраста.

Краем глаза Вера видела, что мама смотрит на нее с тревогой, не понимала этой тревоги так же, как маминого страха по отношению к Свену, но ни то ни другое не казалось ей сейчас заслуживающим внимания. И бабушке, похоже, тоже.

– Расскажи о Праге, – сказала та. – Подробно обо всем, что видел.

Вера никогда не видела в ее глазах такого блеска. Так, наверное, блестели бы глаза человека, который долго и безнадежно шел по пустыне и вдруг увидел колодец.

– Я был бы рад показать вам то, что снял, – сказал Свен. – Но, конечно, не мог взять эти пленки с собой в Москву. Я не думал, что…

Он замолчал, точно запнулся, и посмотрел на Веру.

«Я не думал, что встречу тебя».

Она услышала его слова так ясно, как если бы он произнес их не просто вслух, но во весь голос.

Что-то похожее на стон раздалось справа, оттуда, где сидела мама. Но Вера если и расслышала это, то тут же забыла. Взгляд Свена, тень в его глазах – только это имело значение. Только это.

Глава 9

– Ну и, короче, стал я искать профильную организацию. Чтобы этот гребаный теплообменник заказать. Ткнулся туда, сюда – самая профильная организация, по ходу, Фейсбук. Нахожу там парня, он мне находит фирму в Тамбове, которая теплообменники продает. Они мне рассчитывают цену – мама не горюй. А теплообменник же… Ты вообще знаешь, что это такое?