Страница 9 из 20
И вот не прошло полугода, как я сидел у светостола и вертел в руках обтрепанное, сложенное вчетверо письмо, которое вытащил из кармана. Скоро в чертежную должен был опять заглянуть Воскобойник, а у меня так и не находилось для него ответа. Измучившись, я приложил лоб к замерзшему стеклу. Эти кружки и подпольные ячейки – к чему они? Что мы изменим своей возней в крошечном сельце? И какой из меня заговорщик? Чего я вообще хочу? Я хочу изобретать станочки и копаться с приборами, вот и все. Еще хочу летать на шаре и снимать с воздуха, переводить фото в карты и скитаться в экспедициях, составлять планы – когда ты где-то далеко в горах и пустынях, легче уклоняться от взглядов чудовищ. Бросаться в подпольную борьбу, конечно, благородно, но я так не хотел. Желая выяснить, что с отцом, и найти его, я одновременно считал, что как-нибудь вывернусь, ускользну от оскалившейся головы того громадного бородача с иконы и смогу жить свою жизнь.
Я очнулся и произнес вслух: «Нет, я хочу найти отца». Воскобойник покачал головой. «Вот такая у меня идея», – добавил я и рассказал о разговоре с Игнатенковым под башней. Воскобойник вздохнул и молча протянул мне ладонь. Он даже не стал вытребовывать обещание хранить в тайне все, что я узнал; с другой стороны, если что, ему, наверное, было бы легко вывернуться, объявив меня, сына арестованного, лжецом, желающим очистить запятнанное имя. Разговор с Воскобойником заставил меня передумывать всю свою жизнь, и за это я был благодарен и пожал его руку рукой холодной, как у мертвеца. Хотя отец и был по-прежнему далек и сиял откуда-то сбоку, теперь я знал, что должен вернуть его, правдой или неправдой, подкупом, как угодно сделать так, чтобы он навсегда приехал в наш дом, в комнату с жасмином под окном, к липовой аллее, ведущей к переезду, и ко всем нам, ждущим его за вынесенным под яблони столом. Когда все эти картинки пролетели перед глазами и слезы были выплаканы, я понял, что обманываю себя, и обратной дороги из пасти красного великана нет, и отныне отцом придется быть мне.
Тем не менее, сдав последние экзамены, я сел в душный, тесный и пахнущий мокрым бельем вагон до Смоленска. Ударили морозы, и городские купола горели, как солнца над клубами пара, поднимающимися со дна города. В дыму шныряли подводы и редкие трамваи. Почему-то мне запомнился мальчик в картузе, подпоясанный бечевой, который вез повозку – довольно большой ящик, закрепленный на велосипедных колесах со спицами. Мальчик впрягся, встал под дугу как лошадь и так брел по улице. Я блуждал в пару и допытывался у интеллигентных горожан – то есть тех, кто носил очки, – как пройти к управлению НКВД. Наконец мне посоветовали, и я остановился у вытянутого пятиэтажного дома, каждое крыло которого завершалось башней. Слева от дверей сидел желтый как хина человек в фуражке со звездой. Я спросил: «Где мне справиться о пропавших без вести? Может, нашли уже». «За справками… сейчас», – пробормотал желтый и написал адрес на обороте мятой карточки.
Через пять минут я стоял перед деревянным домом без особых примет. Обойдя его, я нашел дверь и шагнул в полутьму бюро. Справа светилось крошечное окошко. Приглядевшись, я понял, что ничего кроме него в огромной комнате нет, и сунул туда свое лицо. Тут же ко мне сбоку, нос к носу, приблизилась женская физиономия: «Что вам надо?» Я отпрянул. Из комнаты в окошке была видна примерно треть женщины. Словно отвечая урок, я оттарабанил: «Соловьев Дмитрий Давыдович, тысяча восемьсот семьдесят пятого, Ярцево, Крестьянская, дом шесть. Нет ли таких среди пропавших?» – «Ш-ш, тише! Что вы! Нельзя! Ваши документы». Я положил студенческий билет. Рука взяла его. С минуту документ изучался. «Ваш отец пропал или что-то еще?» Я ответил: «Что-то еще». Окошко закрылось. Спустя двадцать минут послышался стук каблуков по линолеуму, оно распахнулось вновь, в нем опять мелькнула треть женщины, и я услышал, как она шепнула: «Выбыл». Пока до меня доходило, что это значит, она накинула крючок со своей стороны. Когда же я, оставшись в темноте, наконец сообразил и крикнул: «Куда?», – отозвалась: «Справок не даем», – и добавила: «Не интересуйтесь».
По дороге домой в голове крутились карусели вариантов и раскладов произошедшего, и я не мог ухватиться ни за одну и погрузился в горячечный сон. В Ярцеве, как и в прошлый приезд, я пошел не домой, а к фабрике. От моста через Вопь под нее вела свежая тропинка, и я почти бежал по ней, радуясь, что одноклассники не бросили собираться, несмотря на зиму. Но в ту субботу никто не пришел. Прождав под башней час и замерзнув, я спустился обратно к мосту и зашагал к переезду, перебирая ногами как можно чаще. Придется искать Игнатенкова в городе. Кроме него, у меня не было никаких связей с теми, кто арестовал отца. Дома все вышли обнимать меня к калитке. Девочки замотались в платки и глядели через плечо на ту сторону улицы, мать плакала. Толя пожал мне руку, и я почувствовал, что с ролью хозяина он справляется с трудом. Дом сгорбился, ветки деревьев обледенели. Ощущая, как прижимает меня к себе мать, я понял, что она узнала что-то новое.
На отца донес сосед Беспалов. Отца взяли утром, когда он собирался идти в совхоз по выпавшему недавно снегу. А на следующее утро арестовали самого Беспалова и его брата. Шурину, который жил с ними, повезло – отлучился в город. Перед тем как исчезнуть из Ярцева навсегда, он поймал мать у магазина, взял под локоть и, пока они шли под липами, рассказал ей все. Оказалось, строя нашу усадьбу, винными вечерами Беспалов слушал, что рассказывал отец. А отец не был совсем уж аккуратен: иногда критиковал, иногда сомневался. Шурин запомнил, как он удивлялся, что коммунисты вроде бы сообразили, что Европа им не рада и своих красных почти везде задавила – так зачем же, если советские люди умирают с голоду, поддерживать деньгами полудохлых камрадов. Беспалов слушал не просто так, а потому что ему надоело жить двумя семьями под одной крышей. Знакомый хвастался, как быстро отошли ему комнаты контры, на которую он написал куда следует. Беспалов был осторожен и сначала пришел на прием в чека, и там, конечно, сидели не идиоты. Они сразу всё поняли и подтвердили, что, мол, да, возможна и благодарность, товарищ. Доносчик откланялся, вернулся домой и изложил все, что запомнил, на двух листочках, проявив честность и ничего не выдумав. В чека, прочитав его бумагу, хмыкнули: «Потянет на каэртэдэ». Это случилось еще осенью, и Беспалов хоть и не знал, что такое каэртэдэ, но днями глядел из окна на наш дом, не едут ли к калитке автомобили. Потом решил, что проверка ничего не выявила, и занервничал. Но как только наступила зима, маруси приехали, и Беспалов увидел, как выводят отца. Он накинул зипун и побежал к родственникам хвастаться, а через день постучались к нему самому. Проковыляв по снежным колдобинам нашей Крестьянской, автомобиль свернул на Садовую и высадил Беспалова у дома двоюродного брата. Чуть поодаль притаилась вторая маруся. Арестованному велели позвать брата, Беспалов подчинился и выкликнул его.
Когда мы учились в седьмом классе, Игнатенков придумал игру. Взяв свечки, мы подкрадывались после захода солнца к усадьбам, где жили люди, казавшиеся нам пугливыми, и расходились, каждый под свое окно. По сигналу мы зажигали свечи, прикрыв огонь ладонями; затем подносили их к лицу, и по второй команде приоткрывали пламя и корчили страшные рожи, и тут же закрывали, чтобы сидящие в доме увидели в окне промельки багровых бесовских харь и завизжали. В общем, я направился к Игнатенкову со свечой. Днем он грузил тюки и кипы на фабрике, а вечерами его можно было застать до прихода отца. Я спрятался за углом избы с той стороны, где был их вход. Свет не горел даже у соседей, но я решил перестраховаться. После того как стемнело, Игнатенков появился. Чиркнув спичкой, я высунулся со свечой и перекосил над огнем лицо. Он не удивился и знаком показал, чтобы я следовал за ним. Спустившись через городской парк и дубовую аллею, мы прошли мимо фабричных стен и слабо освещенных корпусов, напоминавших мавзолеи, и остановились на Шумке, прямо посередине моста, над не оледеневшим еще потоком.