Страница 9 из 63
Он напоил каждую из выживших Ночную Фурию созданным им эликсиром. Каждый из этих драконов после принятия зелья мог в одиночку сдержать целый легион демонов. Более того, повреждений, увечий, что наносили им демоны, они не чувствовали. Но никто не знает, ибо не был свидетелем того, что произошло дальше. — тон Валки стал мрачнее. — Драконы одержали победу. Абстрагирус довольствовался как никогда, ибо практически почти все легионы Салеоса (двадцать восемь легионов из тридцати за всё время войны за Долину) были разбиты. Но, к сожалению, радоваться долго не пришлось.
Одна за другой, Ночные Фурии переставали быть драконами. Кожа их покрылась белыми, круглыми, здоровенными волдырями. Глаза засияли, как яркий дневной свет. С потерей чувств боли, страха последовала утрата других, более ценных качеств, таких как доброта, любовь. На их смену пришли ненависть, гнев, хладнокровие. И чем ярче становились волдыри на их чешуе, тем ожесточённее они вели себя.
Часть Ночных Фурий отказалась принимать зелье. Те, кто не использовал эликсир, пытались утихомирить своих обезумевших братьев и сестёр, чей разум стал жертвой ужасного зелья. Добром это… не кончилось.
Началась жестокая битва между Ночными Фуриями. Абстрагирус растерялся. Он не знал, почему Вытяжка человеческих душ дала весьма опасный побочный эффект. С помощью ментальной связи с драконами он пытался проникнуть в разум каждой из обезумевших Фурий. Толку от этого было совсем немного. Те, кто только начал покрываться Белой Хворью, услышали зов Неприкаянного. Вместе с теми, кто отказался принимать зелье, он устремился сюда, надеясь укрыться в своей тайной обители. Разъярённая половина драконов последовала за ними.
Нескольким сохранившим рассудок Фуриям удалось спрятаться. Безумные, что стали убивать собратьев, остались в тумане. Ни один из принявших настой драконов по неведомым причинам не сумел пролететь через туман, как делали это их сородичи. Несмотря на то, что заражённые драконы по-прежнему могли использовать свои способности.
В результате, уцелела лишь горстка Ночных Фурий. Но на этом беда не заканчивалась. Абстрагирус увидел, что один из покалеченных обезумевшей Фурией дракон также стал покрываться белыми волдырями. Эликсир дал ещё один побочный эффект — распространение Белой Хвори. Неприкаянный принялся срочно искать способ нейтрализовать действие зелья. Он экспериментировал с вытяжками душ других существ здесь, в своей Обители. И пробовал её работоспособность на заражённых, но ещё не лишённых рассудка драконах. В конце концов, ничем хорошим это не кончилось. Ночные Фурии, укрывшиеся тут, озверели. Белая Хворь взяла своё. И мой отец стал их жертвой.
Когда он умер, я почувствовала это на Земле. Перед глазами из ниоткуда возникла чёрная пелена, хоть я и не падала в этот момент в обморок. В голове прозвучал голос: «Ты нужна в Аду! Твой отец умер. Защити то, что он защищал всю свою жизнь. Как его родная дочь, ты объявляешься следующей, третьей Неприкаянной».
— А кому этот голос принадлежал? — полюбопытствовал Иккинг.
— Трёхкрылке — матери Беззубика, — Валка посмотрела на сына совестливыми глазами. Её суровый взгляд, наполненный древней силой, сменился простым человеческим, материнским. — Прости меня, Иккинг. Прости, что я оставила тебя и Стоика. Ты не представляешь, сколько лет я пребывала в горести и глубокой печали. Ты сейчас, наверное, считаешь, что у меня тогда был выбор тогда. Но, поверь, его не было. Мне пришлось принять свою роль. Привратник пропустил меня через Врата Ада сразу же, как только я получила это сообщение. Этот демон уникален и единственный не стоит ни на чьей стороне. Всё это произошло ночью, когда вы оба с отцом спали. Я поцеловала тебя в лобик, совсем маленького, в знак прощания с тобой. И прошла сквозь портал.
К моменту, когда я прибыла в Долину Обречённых, стояла мёртвая тишина. Лишь отвратительная вонь, способная убить любого живого своим запахом от растерзанных тел драконов и демонов. Когда я прошла сквозь трупы, увидела чёрную пелену, откуда ещё доносились разъярённые крики Ночных Фурий.
Должна сказать, тогда я испытала непередаваемый страх. Трёхкрылка знала, что я прибыла в Измерение. Она пролетела сквозь тёмный полог, уворачиваясь от залпов и ударов безумных Фурий. Я крепко ухватилась за неё, сев ей на спину. И мы незамедлительно направились сюда. Благо, ни один из заражённых драконов не задел плазмой или когтями Трёхкрылку. Мы приземлились.
Затем отправились сюда и обнаружили эту загадочную пещеру. Она была пуста на первый взгляд. Вам, наверняка, так же всем показалось, как только вы вошли сюда. Но пещера вовсе не пуста. Твоя мама, Беззубик, — обратилась Валка к дракону. — Посоветовала мне дотронуться до дальней стены этой пещеры. Соприкоснувшись с ней, я будто слилась с ней. Словно растаяла, как лёд и распределилась по всей этой стене. Я узрела столько знаний в одночасье, столько увидела судеб… Словно я сама стала в определённой степени своим отцом. При этом я совершенно не обратила внимание на изменение моей телесной оболочки. После того, как перед глазами перестали проноситься со скоростью звука записи Судеб, я открыла глаза. Я вновь обрела человеческий облик, как сейчас, но… уже не являлась более той, кем пришла сюда в первый раз. Всё сразу изменилось…
— Погоди, мама. Как вообще так получилось, что ты — дочь Неприкаянного? — спросил ошарашенный Иккинг.
— Мой отец был не только составителем Книг Судеб. Несмотря на его загадочное происхождение, о котором помнит ныне, наверное, только Сущий, в его душе находилась человеческая искра. Однажды, дописывая одну из Книг Судеб, он узрел то, чего, как мне до сих пор кажется, не должен был узреть. На её старых страницах Абстрагирус увидел, что в судьбе одной из смертных не последнюю роль сыграет… он сам. Отец был тем, кто лишь записывал судьбы. Однако, кто ему при этом трактовал их — до сих пор остаётся неведомой загадкой.
Он узрел гибель смертной сразу после того, как она родит ему дочь, хранящую в себе его силу и мудрость.
— Речь шла о твоей матери и о тебе, — резюмировал Иккинг, изумляясь с каждым последующим словом матери всё больше.
— Да. Он принял облик смертного, и влюбился в мою мать без памяти. Как и она в него. Вскоре, родилась я. Только дальнейшее развитие событий счастья мне не принесло. Он должен был вернуться в свою Обитель в Чёрной Тайне — дальше составлять записи в Книгах Судеб. И отец… сделал это. — понимая, каким прошло её детство и юность, Иккинг передёрнулся. Одиноких, брошенных сирот всегда отправляют в детские дома… Его гнев сменился сожаленьем. Глаза парня засверкали пониманием. Хезер также сочувствовала матери Иккинга. Она понимала, сколь жестоко обошлась с ней Судьба. Валка заметила их переменившийся взгляд и незаметно улыбнулась им.
— А позже, он покинул Измерение и, когда началось сражение за это Междумирье, сражался бок о бок с Ночными Фуриями. А я выросла абсолютной сиротой. В нищете, совершенно одинокая. Пока не встретила Стоика. У нас завязались отношения, и позже я вышла замуж за него по большой любви. И, вскоре, родился ты, сынок. — в эту секунду Хезер, умилённая этой частью истории, не сдержала слезинку в своих изумрудах. Она тихонько стянула её пальчиком. — А когда я родила тебя, то ощутила — вот оно — наступило, наконец, долгожданное счастье! Счастье, которого я так долго ждала. Уютный домина, возлюбленный и моё дитя. Но стоило мне так подумать, как ночью, когда я вернулась домой вместе с тобой из родильного дома и Стоиком, Судьба и моё происхождение дали о себе знать. — в голосе Валки заиграла нотка горькой печали. — Если бы только всё было по-другому…
Иккинг на это ничего не мог возразить. Даже просто что-нибудь сказать. Такой правды он не ожидал от матери. Его Сознание на минуту словно померкло, как солнце или луна, заходящие за тучи или горизонт.
Беззубик пребывал в не меньшем шоке. Подумать только: он, его мама и другие Ночные Фурии хранили в себе частицу Неприкаянных — самых таинственных из всех не только в Аду, но и во всём свете созданий, чья роль никогда не оставалась незамеченной. Ещё больший шок у Беззубика вызвал факт, что его мать пережила всё это… Он также был потрясён рассказом Валки. Казалось, он последует примеру Иккинга и уставится глазами в одну точку, выпадая одновременно в прострацию. Хезер, похоже, единственная сохранила трезвость ума: