Война за неизбежное

Ее не трогают. Лишь перебрасываются несколькими фразами, желая своими жалкими издевками поднять настроение и показать свою значимость. Лора давно поняла, от кого эти люди черпают свою уверенность: в первые дни девушка не находила себе места от боли и бессильного отчаяния. Теперь все чувства будто притупились – сейчас на первом месте стоял страх за свою собственную судьбу.

Отчаяние. Это единственное чувство, которое другие заключенные могут с ней разделить. Все они знают, что ждёт их там, за стенами этого проклятого места. Там, где светит удушающее жаркое солнце, от которого может спасти только прохладный ветерок с запахом морских волн. Но их уже ничто не спасет. Ветер не подарит им своего прохладного прикосновения, солнце не заставит ослепнуть, а море не заберёт. Все, что их ждёт – полная ненависти, жаждущая зрелища толпа, тихо скрипящие, высохшие на солнце деревянные ступени, и петля. Последнее пристанище, подготовленное специально для них. Пристанище, которому нет никакой альтернативы.

Ей хотелось бы помочь им, хотя бы кому-нибудь из них, но они ее просто не слышат. Чаще всего из их камеры слышен только горький смех и неудачные шутки. А ещё чаще, но гораздо тише она слышит песню. Их песню.

За все время, что ее держат здесь, она успела уже выучить ее наизусть. Каждый раз, услышав знакомый мотив, она подсаживается к стене, отделяющую ее камеру с соседней, и, стараясь не думать о холоде, что исходит от скользких сырых камней, сама начинает тихо напевать:

– Йо-хо, громче, черти, что ж нам дьявол не рад, на зло, вон от песни, с ней хоть в рай, хоть в ад…

Она знает – когда кто-то из них начинает петь, один из них уже уходит в мир иной. И это происходит каждый день. Каждый день кто-то умирает. Каждый день она слышит крик неистовой толпы. Добропорядочный народ, люди, которых она знала практически с самого рождения, видела на улице, приветствовала их в доме отца, превращаются в грязный сброд, каждый день, каждый раз, когда она слышит слова запретной песни.

Они боятся. Их нельзя в этом винить. Страх – это то, что чувствуют здесь все. Неважно, где они находятся: в стенах тюрьмы, на улице, или за запертыми на замок лощеными дверями особняков или фамильных замков – это чувство не покидает никого. Кого-то оно заставляет прятаться по норам, кого-то – верить и делать то, что им велят. И ее оно завело в угол.

Но, в отличие от других, от всех, кого она знает, или чьи голоса слышит за стеной, в ее душе теплится ещё одно чувство. Чувство, которое придает ей силы всякий раз, когда она выскальзывает из лап темноты в своем сне, которое помогает выдержать и вонь, и холод, отвратительный смех и противную на вкус еду.

Надежда. Это все, что у нее осталось. Только она и письмо, которое ей ее подарило. Джеймс на самом деле оставил ей самый ценный подарок. Он подарил ей веру. Веру в надежду, что страх можно победить страх, сковавший все вокруг. Что можно победить зло. Нужно только понять. Изучить все до мельчайших деталей, не упустить ни одной подробности.

Поэтому каждый день, когда песня за стеной стихает, а конвой весело переговаривается где-то в конце коридора, она, зная, что сейчас ее никто не побеспокоит, прячется в самом дальнем углу, в котором она останется незаметной, в который раз раскрывает карту, пытаясь запомнить больше, чем в прошлый раз. Пытается высмотреть правильный курс, пытается понять, как обойти препятствия, повторяет вновь и вновь каждое название, каждую букву, запечатлённую на ней.

Сейчас нет надобности торопиться. Нельзя бежать, нельзя выдавать свой секрет. Время придет. Ей нужно немного потерпеть. Пережить ещё одну ночь наедине с темнотой, пережить ещё один день. Пережить ещё одну смерть неизвестного человека, который хотел найти то же, что и она.

Спасение. Пусть оно ещё призрачно, и нет никаких гарантий, оно у нее есть.

И она никому не позволит отобрать у нее и это.

Комментарий к Глава XVIII

Я обещала стекло? Я свое слово держу..)

========== Глава XIX ==========

Каждый день повторялось одно и то же. Скрежет, грохот, непристойные крики и высказывания; смех в ответ на унижения охраны, на факт скорой и неизбежной смерти. Лора ловила себя на мысли, что желает скорейшего конца, лишь одно в ней вызывало разочарование – она умрет, как предательница. Над ней будут глумиться все те, кто раньше завидовал, и от этой мысли становилось только больнее. Когда ничего не имеешь, нечего и терять, но когда вся жизнь прошла блистательно, трудно смириться с утратой положения, на которое имеешь полное право. На самом деле, смириться с этим невозможно…

Дорогое темно-зеленое платье давно сменило свой цвет, превратившись в красивую, но все же тряпку. Грязь, царящая везде и поначалу пугавшая, теперь уже не замечалась. Девушка даже перестала обращать внимание на крыс; они вполне вольготно себя чувствовали и были благодарны Кловерфилд за то, что та позволяет им лакомиться «шедеврами» местной кухни. Отвращение к здешней еде Лора все-таки не смогла преодолеть.

По ночам ей было немного легче: редко, но удавалось забыться во сне. И неизменно она видела во сне Джеймса, который увозил ее из этого ада домой, в Англию; но такие сны часто прерывались жестокой реальностью. Холодный порыв ветра, громкий крик или смех – и иллюзия моментально рассеивалась.

Девушка давно потеряла счет времени; она не знала, что Катлер определил ей весьма четкий срок – ровно месяц. Мужчина посчитал, что этого будет достаточно, чтобы сломить волю упрямой девчонки, и он оказался прав. Когда приспешник лорда, брезгливо поморщившись, вошел в камеру, Лора едва подняла взгляд. Она была уверена, что время пришло – ее поведут на казнь.

– Удачи, девочка! – послышалось ободряющее восклицание из камеры, находящейся где-то в другом конце коридора. – Не показывай им, что боишься! Пусть подавятся своей…

Громкий треск заглушил конец фразы. Кловерфилд поднялась, стараясь последовать этому совету – не показывать, как на самом деле страшно. Девушка гнала прочь мысли о том, что ей всего шестнадцать лет; что она имела семью, любящего отца, богатство и положение в обществе… Но самое главное – она пыталась не думать о Джеймсе, ибо эти мысли точно заставили бы ее пасть к ногам собственных палачей, умолять и унижаться. И если бы это дало результат, Лора пошла бы на унижение – но ведь девушка понимала, что если Беккет решил убрать ее с пути, мольбы не имеют значения.

– Ваша судьба известна, мисс Кловерфилд, – раздался холодный и равнодушный голос, перекрывающий шелест бумаги. Девушка склонила голову – эти формальности утомляли. Она провела здесь столько времени, бездействие давило на нервы; хотелось поскорее с этим покончить.

– Однако его светлость посчитал, что вы достойны снисхождения, – это предложение было прочитано так, словно оратор крайне не разделял мнения написанного, и, будь его воля, подробно разъяснил, с чем он не согласен. – Ваше освобождение здесь…

Снова едва уловимый шелест бумаги. Лора, не поверив услышанному, подняла недоуменный взгляд, словно спрашивая, правда ли то, что она услышала. Глумливая улыбка послужила ответом.

– Вы всего лишь соглашаетесь с простой формальностью.

– То есть? – дрогнувшим голосом еле произнесла девушка, понимая, куда клонит собеседник.

– А то, что все права владения и распоряжения имуществом, включая бумаги, договоры и векселя, переходят к компании при вашем согласии. И еще одно… Ваше положение теперь пошатнулось. Что вы будете делать, куда пойдете? Очевидно, что и адмирал Норрингтон нескоро сможет вернуться, чтобы позаботиться о вас, – Лоре пришлось стерпеть и это оскорбление, прозвучавшее из уст приспешника Катлера. – Дома у вас нет, как и былого состояния. Впрочем, его светлость дал указание и на этот счет… В обмен на помилование вы станете прислугой в доме лорда. Забудете о своем происхождении и будете жить, как простая служанка, которая чудом нашла столь удачную работу. Ну, что скажете?