Страница 9 из 66
В следующую субботу, облачившись в красивый, еще ни разу не надеванный плащ, к которому изнутри на молнии пристегивалась меховая жилетка, - когда-то этот заграничный плащ с биркой "Falve" сын привез в подарок из Дудинки, - Тюнен с чемоданом вышел из дому и отправился к автобусной остановке. Ехать было недалеко, маленький аэродром с деревянным зданьицем на краю поля находился в полутора километрах...
Аэропорт в Старорецке выстроили на том месте, где в детские годы Георга Тюнена было просто поле с подсолнухами и стеблями кукурузы. Его поразил огромный прямоугольник со множеством залов на разных уровнях, с эскалаторами. Тюнен давно не посещал больших городов и не видел такого скопления людей. Ожидая, пока на транспортер поступит чемодан, он впервые растерянно подумал, что в сущности не знает, куда ему отсюда направиться, цепляясь за надежду, что дом пять на Комсомольской, где жил Иегупов, ремонтироваь закончили, все старые жильцы уже на месте и он без труда попадет в квартиру, где живет Антон. Но где эта Комсомольская улица и как она называлась до войны, Тюнен не знал.
Сидя в автобусе, шедшем от аэропорта до центра, порасспросив пассажиров, Тюнен выяснил, что добраться до улицы Комсомольской он может, пересев в центре на трамвай номер один. На Комсомольскую Тюнен попал с конца, поэтому до дома "пять", пыхтя, тащился с чемоданом, устало останавливался несколько раз. Но уже дойдя до дома с табличкой "9" издали увидел впереди, что тротуар перегорожен, а пройдя еще сколько-то метров, замер с чемоданом в руке перед трехэтажным зданием, словно перечеркнутым строительными лесами, с висевшей на блоках "люлькой", в которой наверх подтягивали деревянное корыто с раствором. Оконных рам в здании не было, зияли черные провалы, где-то внутри гулко раздавались голоса, потрескивая, гудел газовый резак и пахло карбидом.
Тюнен обескураженно стоял, не зная, куда двинуться, куда деваться в этом шумном огромном, уже чужом для него городе, где у него не осталось ни родных, ни знакомых и где он никому не нужен. Оглядевшись по сторонам, он увидел через дорогу старенький "Москвич", пожилой человек укладывал в багажник какие-то сумки.
- Скажите, пожалуйста, вы не знаете, куда переселили жильцов из этого дома? - спросил Тюнен.
Человек оглядел Тюнена, его чемодан и спросил:
- Приезжий, что ли?
- Да. Вот пожаловал к приятелю... - Тюнен развел руками.
- Я-то не знаю. Вы сходите в ЖЭК, они должны иметь адрес переселенческого фонда.
- Это далеко?
- Да нет, метров семьсот-восемьсот, на улице Толбухина. Тут вот поверните налево, и идите по трамвайной колее...
Тюнен, поблагодарив, пошел. Это "недалеко", восемьсот метров дались нелегко, и к ЖЭКу он добрался вовсе измученный. Там, подозрительно разглядывая его, косясь на чемодан, расспрашивали, кто он да откуда, зачем ему этот переселенческий дом, а выспросив все, отослали к технику, а тот к инженеру, инженер - к паспортистке, которая перед самым его появлением у ее окошечка ушла в военкомат. У нее, как оказалось, сегодня не приемный день, а из военкомата она должна идти еще в паспортный стол милиции, и в ЖЭК возвратится где-то к концу дня. Тюнен ткнулся в дверь с табличкой "начальник", но она оказалась заперта, а дворничиха, пожилая женщина в оранжевом жилете поверх телогрейки, появившаяся в коридоре, сказала:
- Их сегодня не будет, ушли на собрание.
Тюнен решил все же ждать паспортистку, другого выхода не было, и он обреченно, но и не без радости, что есть где присесть передохнуть, опустился в одно из откидных кресел, штук шесть которых сцепленно стояли вдоль стены.
Он понимал, что паспортистка - его последняя надежда, ибо много читал и слышал, что в таких больших городах о гостинице нечего и думать, его даже не пустят через порог, а дело уже к вечеру; в справочном бюро тоже ничего он не узнает, вряд ли туда поступают адреса людей, временно переселенных куда-то по причине ремонта их жилищ. Видимо, Антон его письма не получил. Почему?.. Немножко кружилась голова, он ощущал легкую дрожь где-то внутри, в подвздошьи, началась дрожь и в руках, хотелось есть. Он достал из кармана плаща завернутый в большую бумажную салфетку бутерброд два ломтика диабетического хлеба, проложенных тонким кусочком солоноватой овечьей брынзы, захваченные предусмотрительно из дому, и с жадностью стал жевать. Утерев той же салфеткой рот, Тюнен затолкал ее в карман и незаметно начал подремывать в тишине пустого коридора.
Очнулся он от визга дверной пружины и быстрых, приближающихся шагов. К двери с надписью "паспортистка", в которой было застекленное окошечко, подошла полная женщина, поставила на пол большую сумку и стала отпирать.
- Вы ко мне, что ли? - поглядела она на приподнимавшегося Тюнена.
- Наверное... Вы паспортистка?
- У меня сегодня неприемный день, - отрезала она.
- Понимаете, я не на прием, - робко сказал Тюнен. - Я по другому делу.
- Какие еще дела в неприемный день? Я же вам сказала. Работы у меня сегодня хватало, набегалась, как бездомная собака. Уже шесть, а мне еще в школу за ребенком, он на продленке. Завтра приходите, с восьми до одиннадцати.
- Я только хотел спросить... Я приезжий... Вот приехал к знакомому, а его переселили... Улица Комсомольская, пять... Там капитальный ремонт, торопливо заговорил Тюнен, боясь, что она сейчас перед его носом, не дослушав, захлопнет дверь изнутри.
- О, господи! Чего ездить-то? Чего?! Что людям дома не сидится? То-то билета никуда не достанешь... Фамилия-то как этого с Комсомольской, знакомого вашего? - она вошла в свою конуру и действительно захлопнула дверь и разговаривала теперь с Тюненом через окошечко.
Тюнен назвал.
- А паспорт у вас есть? - вдруг насторожилась она, вспомнив строгий советский порядок. - А то ведь мало ли кто выведать захочет.
Тюнен подал ей паспорт.
- Только осторожно, пожалуйста, там обратный билет, не выроните.
Взяв паспорт пухлой рукой с толстым золотым кольцом уже навсегда впившимся в палец, она прикрыла форточку, зажгла настольную лампу. От этого в коридоре стало совсем темно. Через некоторое время форточка открылась и та же рука возвратила ему паспорт и листок бумаги с нацарапанным на нем адресом, куда переселили Иегупова Антона Сергеевича, 1918 года рождения.