Страница 5 из 24
– И что тогда, папа?
– Ну, мое милое дитя, полагаю, незначительность моего мнения не помешает мне заметить, что тебе придется сильно сожалеть о своем выборе.
Она выдержала паузу, довольно тяжелую, словно взвешивая всю степень грозящей опасности, а потом сказала:
– Если я не поступлю таким образом, то уж точно не из-за того, что испугалась тебя.
– О, в таком случае, – бросил он ей в лицо, – тебе потребуется немало отваги!
– Значит, ты ничего для меня не сделаешь?
Его ответ был написан у него на лице, и крах слабой надежды в душе Кейт усугублялся воспоминанием об ужасной лестнице, которую она преодолела по пути сюда, и о странном запахе, наполняющем ее.
– Я никогда не обещал делать ничего, что выходило бы за рамки прямых обязанностей. Я дал тебе ясный и весьма ценный совет… – И вдруг в нем словно сорвалась какая-то пружина: – Если тебя не устраивают мои слова, можешь отправляться за утешением к Марианне!
Потому что он никак не мог простить ей намерение разделить скудное материнское наследство с Марианной. Она должна была поделиться с ним.
После смерти матери она переехала к миссис Лаудер – это потребовало от нее усилий, напряжения и боли, которую она чувствовала до сих пор и которая не давала ей ничего забыть. Но другого выхода не было, у нее не было денег – лишь неоплаченные счета, скопившиеся толстой стопкой за время роковой болезни хозяйки, да еще указание, что продавать ничего нельзя, так как все в доме принадлежит «домовладению». Как такое могло случиться, для нее оставалось загадкой, причем отвратительной; несколько недель Кейт казалось, что Марианна с детьми постоянно наблюдают за ней, потому что претендуют на скудные мелочи, принадлежавшие покойной матери. Подумать только: зачем ей все это? На самом деле она хотела лишь одного – отказаться от всего наследства, и она, несомненно, сделала бы это, если бы не решительное вмешательство тети Мод. Вмешательство это было не только решительным, но и весьма масштабным. Как бы то ни было, к исходу зимы она совершенно не понимала, что делать дальше. Ей не впервые приходилось смиряться с мрачной иронией обстоятельств – и всегда в таких случаях окружающие по-своему толковали ее поведение. Как правило, она в итоге уступала их воле – проще всего было соответствовать чьим-то ожиданиям и представлениям.
Высокий, величественный и откровенно богатый дом на Ланкастер-гейт, напротив парка в Южном Кенсингтоне, с детства казался ей самой дальней границей ее мира. Он располагался дальше всего, что входило в весьма ограниченный и компактный круг ее жизни; и путь туда был отмечен впечатляющими видами, обширными и обескураживающими. Все вращалось вокруг Кромвель-роуд или, в крайнем случае, в ближайших частях Кенсингтонского сада. Миссис Лаудер была единственной ее «настоящей» тетей – не женой дяди, а кровной родственницей; она была рядом с давних пор, все эти наполненные несчастьем годы, она не была просто родственницей – она всегда была для Кейт особенной. Резиденция тети поражала молодое поколение Кроев не только как знак статуса владелицы, но и как свидетельство достатка, на который им самим рассчитывать не приходилось. Когда Кейт думала о прошлом, она не могла представить другую тетю Мод, и это несмотря на то, что о многом другом она легко фантазировала и представляла, как бы все могло пойти иначе. Она спрашивала себя: как же все они жили так долго в холодной тени этой Ультима Туле? Могли ли они освободиться от нее? Что из незыблемого уклада их жизни могло измениться, если бы миссис Лаудер невзлюбила их, а ведь она, вероятно, питала к ним именно это чувство. Они замечали, что порой ей приходилось преодолевать отвращение в первое мгновение встречи, когда она в очередной раз приглашала их к себе; теперь было понятно, что тетя поддерживала отношения только для того, чтобы ее сестра испытывала непрестанную обиду и сокрушение о своей участи. Эта сестра, несчастная миссис Крой, как знала ее дочь, всегда переживала унижение, а потому внушила дочерям и сыновьям особый взгляд на процветающую родственницу, нечто вроде благоговейного трепета. Тетя Мод видела это, когда племянники приходили в ее дом – как им самим казалось, слишком часто. Со временем Кейт начала догадываться, что и тетя не слишком стремилась видеть их. То немногое, что она им предлагала, вызывало внутреннее сопротивление, конечно, никогда не выражавшееся открыто. Проявления ее внимания ранили племянников, потому что никогда не достигали цели.
Из высокого южного окна, выходившего на парк, юная леди могла заметить много нового – очень много (хотя кое-что из этого было ей давно знакомо, только в другом ракурсе), так что жизнь день ото дня являлась ей в непривычном виде, и сама она чувствовала себя чужой в этом мире. Она была уже взрослой – двадцать пять лет представлялись ей весьма солидным возрастом, слишком солидным, чтобы менять представления об окружающем, – и теперь она относилась к миру с легким сожалением, прежде ей неизвестным. Мир отличался – к лучшему или к худшему – от того, о котором она кое-что читала, и ей казалось, что годы ее жизни были потрачены впустую. Если бы она раньше догадалась, она бы давно начала готовиться к встрече с этим миром. Каждый день она делала открытия, узнавала что-то новое о себе и других людях. И кое-что вызывало ее особый интерес и даже тревогу. Предметы и детали говорили ей о том, чего она прежде не замечала. Со стыдом она признавала, что, в отличие от прежних представлений, жизнь напоминала «готовое платье», искусно отделанное лентами и кружевом, бархатом и шелком. Все эти впечатления приносили ей немалое удовольствие. Ей нравились очаровательные комнаты, в которых поселила ее тетя; прежде у нее никогда не было такого чудесного жилья; но ее смущало подозрение, что тетя не была вполне искренна в отношении к ней. Родственница была поразительно щедра к девушке. Плоды этой щедрости племянница ощущала повседневно, с утра до ночи; но, как ни странно, подопечная лишь становилась более скованной и закрытой.
Еще одним открытием стало для девушки то, что дом на Лексэм-гарденз, несмотря на неустанные заботы миссис Лаудер, оставался мрачным, словно в нем обитали привидения. Всю зиму Кейт присматривалась к обстановке и укладу жизни, особенно когда оставалась одна, а это случалось часто, так как траур давал ей основания соблюдать некоторую изоляцию от других; именно уединение позволяло ей замечать прежде скрытое от глаз. Впечатлительная девушка всегда чувствовала незримое присутствие тети Мод, сидевшей этажом ниже, довольно далеко. Она напряженно вслушивалась в призрачные звуки, она могла сказать, когда на другом этаже разводили сумрачным декабрьским вечером огонь в очаге. Она замечала и знала так много, что это знание начинало завораживать ее, связывать с этим домом; она словно стала его частью – деталью интерьера между небольшой, обтянутой шелком софой у камина и огромной серой картой Миддлсекса на стене. По дороге в свои комнаты она отмечала все новые мелочи, многие из них находились очень высоко, и впечатление от них напоминало отдаленный рокот выстрелов над цитаделью. Она почти с удовольствием вспоминала о неделях, заполненных волнением и испытаниями: потерей матери, расставанием с отцом, напряжением в отношениях с сестрой, утратой перспектив и неопределенностью будущего, в особенности признанием факта, что, если она не будет вести себя, как говорится, достойно, то есть делать то, что велят другие, она моментально останется без средств к существованию. Она считала, что имеет право грустить и искать уединения, чувствуя, что это придает ей некоторую власть над ситуацией. Она оттягивала момент окончательной уступки – хотя не могла отчетливо сказать, в чем именно намерена уступить: будет ли это полная сдача позиций (иногда она именно так и представляла будущее) и безграничное подчинение личности тети Мод? Именно благодаря этой личности тетя Мод проявляла щедрость и оказывала влияние, создавая неясную, но ощутимую атмосферу вокруг себя – величественную и загадочную. Смутное и ясное в ее образе удачно сочеталось, скрепленное железной волей и твердой решимостью. Кейт отлично понимала характер тети и в первые дни чувствовала себя беспомощным ребенком, однако со временем освоилась; теперь ей представлялось, что рано или поздно придется войти в клетку ко львице – именно так воспринимала она теперь родственницу.