Страница 8 из 40
- Я свободный художник, хожу на работу, когда хочу. Был у "три К"?
- Слушай, не зови ты ее больше так... технически, а?
- Хорошо, не буду. Так ты был?
- Только что от нее, смотрел картины.
- В студии? Или в запаснике?
- Ну, там их было много, десятка три.
Такэда хмыкнул.
- Надо же! Ксения не всем показывает свои работы, несмотря на приветливость и наивность. Девушка это редкостная, такую встретишь одну на миллион, учти.
- Уже учел. - Никита сходил на кухню и принес запотевшую банку с квасом. - Мы с ней идем вечером в кафе на Москворечье.
- Это ты решил или она?
- Я. А что?
- Блажен, кто верует. Она не любит ходить по вечерам в кафе, рестораны и бары. Не то воспитание, не тот характер, не те устремления. Разве что в ресторан Союза художников, да и то очень редко.
Она талантливый художник...
- Я это понял.
- ...и живет в своем мире, - докончил Такэда бесстрастно. - Она тебя взволновала, я вижу, но...
- Оямыч! - изумленно глянул на друга Никита. - Ты что?
С чего это тебя потянуло на менторский тон? Или она - твоя девушка? Так бы сразу и сказал!
- Она мой друг. - Такэда подумал. - И ее очень легко обидеть.
Сухов сел, не сводя пытливого взгляда с безучастно-рассеянного лица Толи, глотнул квасу.
- М-да... иногда ты меня поражаешь. Тебя еще что-то беспокоит?
Такэда выпил свой квас, помолчал.
- Беспокоит. Как случилось, что у вас в театре провалился потолок?
- Сцена, а не потолок. Провалилась, и все. Наверное, поддерживающие фермы проржавели. Но я как раз ушел со сцены, надоело все, да и рука зачесалась так, что спасу нет.
Толя задумался, хмуря брови. Никита впервые увидел на лице товарища тень тревоги.
- То, что зачесалась рука - символично, Весть заговорила.
Но то, что провалилась сцена... неужели Они решили подстраховаться? Ну-ка, расскажи еще раз, как действовали эти твои "десантники" в парке.
- Зачем? - Сухов снова с внутренней дрожью вспомнил ледяной взгляд гиганта в пятнистом комбинезоне, его парализующее электроразрядами копье, странный-голос: "Слабый. Не для Пути. Умрешь..."
- Дело в том, что в тот вечер в парке был убит еще один человек. Тот многоглазый старик, который передал тебе Весть... - Такэда не обратил внимания на отрицательный жест товарища, - вот этот самый знак в виде звезды шел к убитому. Вестник шел к Посланнику, и их убили обоих. Не смотри на меня, как на сумасшедшего, я же сказал, в свое время я тебе все объясню, а пока пусть мои речи будут для тебя китайской грамотой.
Толя выпил еще один стакан кваса. Он был встревожен до такой степени, что обычная его невозмутимость дала трещину. И говорил он больше сам с собой, а не с приятелем, словно рассуждал вслух:
- Хорошо, что Они тебе не поверили, иначе действовали бы по-другому, но плохо, если решили перестраховаться и оставили черное заклятие.
- Что-что?! - Никита смотрел на друга во все глаза.
Такэда слабо улыбнулся.
- Вообще-то заклятие - это психологический запрет, играющий для данного района роль физического закона. А черное заклятие иногда называют "печатью зла". Боюсь, ты не поверишь, даже если я попытаюсь тебе объяснить все остальное. Ладно, поживем - увидим. Не возражаешь, если я у тебя еще посижу?
Никита не возражал. Он был сбит с толку, озадачен и не знал, что думать о загадочном поведении Такэды и об его более чем странных намеках. И словно в ответ на мысли хозяина пятно на ладони отозвалось серией тонких уколов-подергиваний, распространившихся волной по всей руке до плеча.
Три дня Никита выдерживал характер: Ксении не звонил, с Кореневым не скандалил, с Такэдой разговора о загадочных "печатях зла" не заводил (хотя намек на тайну его заинтересовал всерьез), зато усиленно занимался акробатикой и готовился к демонстрации своего "фирменного" танца - чтобы предстать перед Ксенией во всем блеске профессиональной подготовки. На четвертый день позвонила мама и пожаловалась на то, что ей в очередной раз не принесли пенсию.
Сухов уже не раз выяснял причины подобного отношения почтовых работников, выслушивал их вранье насчет того, что "заходили, но дома никого не застали", просил в следующий раз звонить дольше, извинялся и шел за пенсией с матерью, но тут его терпение лопнуло. К почтальону, который разносил пенсии, он не пошел, а направился прямо к начальнику отделения связи, молодому двадцатилетнему парню. И получил хамский ответ: "Пусть сама приходит, ноги не отвалятся".
Никита, типичное дитя постсоветского общества, давно привык к тому, что новые демократические власти полностью переняли привычки старой государственной системы работать на отказ, а не на удовлетворение человеческих потребностей, однако в быту сам редко сталкивался с социальными институтами типа милиции, почты, ЖЭО, телефонной сети, ремонтных и строительных организаций. Зато и никогда не комплексовал по поводу "развитого идиотизма" чиновников, зная, что словом доказать ничего не сможет, чиновничья исполнительная рать реагировала только на звонок сверху, документ или грубую силу. На этот раз Никита озверел.
Он схватил начальника почты за ремень, приподнял и бросил на стул с такой силой, что тот рассыпался.
- В следующий раз, если снова придется идти на почту мне, разговор будет другой.
- Разговор этот произойдет раньше! - прошипел вслед белобрысый, одетый модно, в ядовито-зеленые безразмерные штаны и кожаную безрукавку начальник, но Сухов не обратил на реплику внимания. Матери он ничего не сказал, только пообещал, что все будет нормально.
- Калиюга в разгаре, - грустно сказала все понимающая мама, погладив сына по плечу. - Все изменяется к худшему, и нет лампады впереди.
- Калиюга - это что-то из индийской мифологии? - Никита повел мать к остановке трамвая.
- По представлениям древних индийцев человеческая история состоит из четырех эр: критаюги, третаюги, двапараюги и калиюги.
Критаюга - благой век, длилась один миллион семьсот двадцать восемь тысяч лет... Тебе интересно? - Они остановились в тени тополя.
- Я когда-то читал, но забыл. Продолжай.
- Третаюга длилась один миллион двести девяносто шесть тысяч лет, и эта эпоха характеризовалась уже уменьшением справедливости, хотя религиозные каноны соблюдались, и люди радовались жизни. Во времена двапараюги начали преобладать зло и пороки, длилось это восемьсот шестьдесят четыре тысячи лет.