Ангел пригляда

Букв точно было так много, что уже закралось сомнение: а можно ли вообще осилить его, этот украинский, хоть он всего-навсего и порченый русский? Ведь не просто так порченый – специально, от злобесной ярости, от ненависти к славянину. Хотя здесь Василий засомневался: укры вроде тоже славяне… А если это правда, тогда кто к кому ненавистью пылает – вот вопрос? И попробуй разберись в этом во всем без ста, а тем паче двухсот граммов фронтовых.

Нет, граждане военные и примкнувшие к ним полиглоты, адский сатана – и никто иной – это придумал, чтобы было много языков. Раньше, говорят, при мамонтах, язык был всего один. А потом башня какая-то упала – Пизанская вроде. Нет, не Пизанская, та только наклонилась – Вавилонская башня упала. Рухнула и передавила всех к собачьей матери, а вместо одного языка сделалось много. Хотя и непонятно, как это вышло чисто технически. В общем, тут не то что сто граммов, тут даже яду выпей по олбанскому рецепту, а все равно не разберешься – хоть под столом, хоть под стулом.

В дверь без стука вбежал ополченец из местных, челюсть его прыгала, лицо стало серым.

– Товарищ майор, ква… ква… к вам…

Но кваканье его дослушать не удалось. Решительная рука отстранила ополченца, и из дверного проема квадратно выступил среднего роста офицер лет сорока пяти с крепким бульдожьим лбом и неприятной тяжестью во взоре. Василий еще только скашивал глаза на погоны, еще даже не распознал масштаба бедствия, а майор уже вскочил, вытянулся во фрунт, гаркнул молодецки:

– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант!

«Вот оттого он и майор, а ты всю жизнь в сержантах проходишь», – сам себя попрекнул Василий, тоже уже вытянувшись во весь рост и вылупив глаза, как полагалось по присяге.

– Здорово, чудо-богатыри, – непонятно кому сказал товарищ генерал, рыскнул быстрым глазом по всей обстановке и отдельно – по морде Кураева, застывшей от служебного рвения. Следом за ним словно из воздуха соткался еще один, долговязый, в чине подполковника – видно, адъютант, – прошел в комнату тихо, незаметно, расположился сбоку и чуть сзади: то ли ангел-хранитель, то ли, наоборот, искусительный бес. Если начальник его больше на собаку смахивал, то этот – на лиса, хитрого, оскаленного, только хвоста недоставало, а может, и был, только в штанах запрятанный.

– Генерал-лейтенант Супрун, – негромко, но весомо представил подполковник начальство.

Супрун протянул руку майору, не глядя, качнул подбородком сержанту, сел на стул, расставил ноги, прищурил глаз, смотрел холодно и как-то желто. Секунды текли одна за одной в полной тишине, даже радио смолкло.

«Что за генерал такой? – гадал Василий. – Инспекция, что ли? Или так, мимо, по своим делам?»

Но сам генерал тут же и рассеял его сомнения. Оказалось, что нет, не мимо, а как раз таки к ним.

– Вольно, – процедил он сквозь бульдожью челюсть. – О моем визите предупреждены?

– Так точно, спецсвязью, товарищ генерал-лейтенант! – отрапортовал Терпилин.

– Отлично. Сержант, свободен.

Василий, оставив планшет на столе, пошел вон, с трудом удерживался, чтобы не чеканить шаг. Миновал коридор, не чуя ног, оказался на улице.

Только тут, на свежем воздухе, слегка отошел, утер со лба холодный пот. Стоял, смотрел на себя со стороны, ничего понять не мог. Что это было, чего он так испугался? Ну, генерал, ну, лейтенант, ему-то что? Дальше фронта, по присказке, все равно не пошлют. Однако было в этих неурочных пришельцах что-то неправильное, жуткое. Больше всего сейчас хотелось оказаться от них подальше… а хоть бы и на передовой.

Василий вытащил сигарету, не с первого раза зажег, руки дрожали… Сигарета дымилась, смердела запахом чужим, незнакомым. Страх растворялся, уходил понемногу, пришла привычная армейская злоба. Двинуть бы кому-нибудь, что ли, в зубы, а то из автомата садануть…

Кураев глянул на дорогу, увидел, как шлагбаум пропустил легковушку с белыми грязными тряпками на зеркалах; тут все так ездили, от обстрела береглись. За легковушкой на холостом ходу, экономя бензин, подкатил автобус. Василий этот автобус знал – «Москва – Донецк», его водил знакомый шоферюга, у него всегда можно было разжиться пачкой-другой приличных сигарет, «Парламент» там или «Винстон». Конечно, навар на этом шоферюга имел солидный – один к трем примерно. Ну, да не вопрос, денег хватало, подвозили исправно. Российский люд для войны налогов не жалел, тем более на святое дело – по братьям-украинцам садануть, а генералы если и приворовывали, то не прямо на линии фронта, больше по тылам шарились. Понимали, что дело серьезное, случись чего, чикаться с ними не будут, погоны с плеч, трибунал, все дела. Ну, может, не трибунал, конечно, но мат-перемат и выговор в личном деле – в общем, неприятности серьезные. Так что пока и на сигареты хватало, и на остальное, а там видно будет.

Василий пошел к автобусу – перекинуться парой слов с водителем. Но его опередили, полезли внутрь двое ополченцев из местных, автоматы на спину перекинули. Потусовались в недрах с минуту и выволокли какого-то пожилого, лысого и очкастого, внешности совсем не боевой… Тот не сопротивлялся, однако вели его под белы руки жестко, строго к терминалу, где разводили сейчас секретные турусы майор с генералом. Вели быстро, подгоняли, подталкивали даже, так что очкастый волей-неволей заспотыкался. Секунда-другая – и затолкали бы его внутрь, но тут из автобуса вывалился старик в грязно-желтом ватнике на голое тело, потрусил следом, закричал гневно, с натугой:

– Куда? Не сметь! Нет паспорта?.. Украли! Ручаюсь! Как за самого себя… Отпустить… Немедля… Фронтовой товарищ… Да здравствует наша советская родина!

Костлявыми руками вцепился он в ополченцев, хотел остановить, преградить, путался под ногами. Одному конвоиру это надоело, он коротко ткнул старика в нос локтем, отправил на землю. Тот полежал секунду, приподнялся на локтях, вертел головой, мычал, изумленно плевал кровью – она ложилась, красная, неровными сгустками на белый снег.

А очкастого без слов втолкнули прямо в дверь. Перед тем как исчезнуть, он еще бросил на Василия странный взгляд – растерянный и гневный.

От этого взгляда зажегся в груди сержанта огонь, стало горячо и беспокойно. Может, конечно, взгляд тут и вовсе был ни при чем, просто изжога зажглась от вчерашних беляшей на горклом масле; повар, собака, экономил, неделями масла не менял, рискуя, что сослуживцы отделают его под орех. Но изжога, если она, была странная – Василию немедленно захотелось куда-то бежать, кому-то что-то объяснить…

Не зная, однако, куда бежать и чего говорить, он просто двинул следом за ополченцами и арестованным очкастым. Однако, войдя внутрь, понял, что опоздал. Дверь в кабинет майора была закрыта, и оттуда доносились неясные голоса. Василий смог разобрать только «документы», «шпионы» и «по закону военного времени…».

Слова эти не значили ничего хорошего. Он хотел бы услышать еще, но никак не мог – прямо перед дверью стоял на посту ополченец Вадя. Ополченца этого Кураев хорошо знал: он был не местный, но и не контрактник, как Кураев, а срочник со споротыми погонами, отпускник, как их тут называли. Несмотря на срочность, Вадя был парень что надо, не лошок, устав блюсти умел. Такого на кривой козе не объедешь, под такого нужен отдельный транспорт. Хотя попробовать, конечно, стоило, за попробовать в морду не бьют.

С другой стороны, раз ни с того ни с сего поставили дверь охранять, дело, наверное, серьезное, продолжал раздумывать сержант. И не надо семи пядей во лбу, чтобы это понять. Чего, скажите, тут забыл товарищ генерал-лейтенант, зачем он, собака, приехал? Что-то не похож он на боевого офицера, а похож он как раз таки на шакала из Главного разведывательного управления Генштаба. Каковым, судя по всему, и является не за страх, а по душевной наклонности. Но раз приехал целый генерал собственной персоной, то и дело, наверное, чудовищной важности. А значит, и слово «шпион», которое тут мимолетом промелькнуло, не случайно было сказано и не просто так…