Госпожа ворон

И чем больше был успех северного вторжения, чем больше приходило вестей из центральных областей Иландара о продвижении войск Агравейна, тем воодушевленнее становились бойцы и тем безбашеннее рвались в бой.

К началу мая ведомые вождями и друидом скахиры подошли к одной из основных Мэинтарских крепостей. Именно на нее с самого начала нацеливался Гленн, и именно тут, он знал, закончится его задание. Несмотря на то, что убийство командира всегда означало скорейшую победу армии, в этот раз Гленн умолял именами всех Богов, какие есть: командира надо взять живым. Это один из знаменосцев войск герцогства Мэинтар. Он нужен священной династии Сирин, он может принести скахирам не только сданную крепость, но и много золота, еды, лошадей и оружия в качестве выкупа, если написать герцогу Мэинтара о пленении командующего.

Вожди отвечали, что приказ отдан, и все сделают, что возможно для взятия вражеского командира живым, но гарантий на поле боя нет никогда. Гленн и сам это прекрасно знал и понимал, что его роль в предстоящей атаке будет особенной.

Гленн с ней справился.

Он — не Вторая среди жриц, он не знает и не владеет таинством Завесы в полной мере, хотя и ищет его, как может. Но он сын храмовницы Неллы Сирин и Верховного друида Таланара Тайи, и он может изменять природу вещей, как самые лучшие из жрецов.

Он менял обличье в глазах других людей так часто, как приходилось, порой задыхаясь от колдовского бессилия, но добрался до командира. Окружение принимало Гленна за своего и только сам командир, бьющийся со скахирами рука в руку и плечом к плечу, внутренним чутьем мгновенно понял, что перед ним враг.

— Мразь, — замахнулся, предвосхищая атаку. Но Гленн не атаковал. Выставив вперед руку и ударив сосновым посохом о землю, он сковал защитника крепости, вырубил одним ударом руки и, натянув Плащ изменения и чародейства на них обоих, потянул внутрь крепостного донжона.

Бой закончился до того, как Гленн успел покинуть твердыню. Вожди скахир поблагодарили его за новости о падении Иландара и помощь во всех боях, которые провели вместе с друидом прежде. Они высказали последние соболезнования по Таланару и отдали командира крепости друиду в качестве трофея.

— Здесь мы соберем куда больше, чем выкуп за этого малого, — уверенно произнес высокородный скахирец. — Перед нами — весь Мэинтар.

Когда командир, овеянный чародейством, наконец, очнулся, он нашел себя перекинутым через седло породистого рысака. Местность вокруг казалась незнакомой. Зато с друидом, что вез его, они встречались десятки раз.

— Гленн? — ужаснулся мужчина.

— Да, и ты — мой пленник, — ровно, как гадючий шелест в песке, отозвался жрец.

— С какой стати? Что ты творишь? — взвился он тут же, но в голове от малейшего движения замутнилось также, как всплывает илистое облако на дне мелкой речки, когда в ней со дна всполошивается рыба.

— Чары, — отозвался друид. — Я не могу нас спрятать, но могу видеть, на каких тропах сейчас безопасно. По крайней мере, на расстоянии одной-двух лиг. Главное, выбраться с земель Иландара — и будет спокойнее. Пойдем через Орс, пожалуй.

— Куда пойдем? — вскричал путник. — Верни меня назад. Это герцогство — мой дом, у меня жена, дети.

— У тебя будет другая жена и другие дети, — отозвался друид совершенно отстраненно. — Или не будет. Такое тоже возможно. Как повелит Всеблагая.

— Заткнись и верни меня…

— Вторая среди жриц дала четкое распоряжение привезти тебя на священный остров. А я, ты прости, слушаюсь лишь ее, храмовницу и верховного друида. Если ты против или у тебя есть вопросы, задай их сам, когда доберемся. Пока поспи.

Путник-пленник не нашелся с ответом. Черти что происходит. И в голове полный дурман… Может, и правда, лучше просто поспать? Почему-то очень, очень трудно соображать и даже спрашивать и…

Гленн вздохнул: было бы лучше, если б пленник засыпал сейчас без его помощи.

Но сила задетых чувств всегда тянет нас бодрствовать.

Стояла глубокая, густая, как свежий майский мед, ночь. Жалящая, как шершень, безмолвная, как скромное свечение маяка вдали моря. Звуки возникали из ниоткуда, медленно, по случайному скрежету, присвисту, гнусавому мычанию с разных улиц и концов острова. Огни факелов мало-помалу вспыхивали в непроглядной тени и вскоре отовсюду задвигались к пирамиде, как всезрящие глаза Нанданы.

И когда из-за туч, гонимых морским ветром, выглянул молодой, новорожденный месяц, к парадному входу в Храм Даг, подобно огненной реке, стеклись все жители, которые могли уместиться на этой площади. Все пространство вокруг стало напоминать расплавленное звездным дождем озеро, а по мере того, как, не влезая на огороженное пространство площади, горожане заполняли прилегающие к храму улицы, огненное пятно расползлось до формы солнца с редкими лучами.

День среди ночи. Солнце под покрывалом Луны. Свет — под плащом у Тени.

У парадного входа показались Клинки Матери Сумерек, и тогда люди с факелами в мгновение расступились, сделали проходы по улицам, встав живым коридором. По ним из отдаленных уголков острова стекались горожане и рабы, ведущие на заклание жертвенный скот. Чтобы собрать его, потребовалось двое суток.

Все свободные жители острова или некогда сами были учениками Храма Даг, или приходились им потомками. Потому и порядок ритуала знали почти все, хоть бы и исполнялся он порой раз в несколько десятков лет.

Дайхатт стоял рядом с Астароше, который не мог принимать активного участия в том, что происходило, и наблюдал — с восторгом и трепетом, время от времени сглатывая слюну от необъяснимого напряжения.

От обилия огня было светло, как днем.

Из недр храма, с главной арены наверху пирамиды, сквозь отворенный для освещения люк донесся глухой рокот барабанов. Горожане при помощи закованных рабов один за другим вывели в центр площади сопротивляющихся, гнусаво и истошно мычащих животных, ощущающих близкую смерть.

— Да направит наши умы и руки Всесильная Госпожа Войны, Мать Сумерек.

Одну эту фразу возвестил Ишли, как старший из действующих мастеров храма, и целая сотня жертвенных быков в один миг вздернула головы в последней фатальной конвульсии. Каждого зверя держали по нескольку человек, другие подставляли глиняные чашки, собирая вытекающую кровь. Пораженные в сердца и горла, здоровенные туши валились наземь с грохотом, увлекая удерживающих их людей. Поводя могучими шеями, быки в последний раз насаживали на рога тела обидчиков, и многие рабы хрипели, падая поверх убитых туш.

Воздух задрожал от половодья звуков смерти.

Казалось, что рев и хрип смертного ужаса заполонил все вокруг…

Когда животные утихли, горожане растащили еще теплые, кровоточащие умирающие тела. Клинки Богини пошли по освобожденному центру площади сбрасывая под ноги по кинжалу или мечу. Так, чтобы образовать почетный Железный путь. Бросив меч, каждый из Клинков Праматери на том же уровне отходил в сторону, сменяя горожанина и принимая из его рук чашу с жертвенной кровью.

Звякнул последний клинок. Ирэн, бросившая его, обернулась лицом к храму: по обе стороны Железного пути выстроился живой коридор из Клинков Праматери с глиняными чашами. В тот же миг, словно по сигналу, со ступеней пирамиды сошла Бансабира Изящная. Нагая, оглядывая мир полными черного достоинства глазами. Бронзовые всполохи огненного "солнца" плясали по всему ее телу, будто сжигая издалека. Ритм гудел, Бану шла, Аймар потерял счет времени и оттого не смог счесть пропущенных выдохов.

Какая-то старая женщина из горожан, прислуживающих в храме, затянула древний мотив без всяких слов, распевая только "А-а-а", надрывное, будто призывающее неведомые силы, из которых сложился мир. Участники обряда — бойцы Храма Даг и почетные горожане, выстроились вдоль дороги из клинков. Наконец, танша ступила на дорогу из мечей. Рамир был в числе первых у этой тропы войны. Он сделал вперед полшага, чтобы достать наверняка и плеснул жертвенной крови в Бану. Багряные росчерки легли в несколько полос на голые ребра, плечо, щеку.