Свидетели БРТН

У черного «мерседеса» с распахнутыми дверцами, припаркованного на самом крае стоянки, покачивались нетрезвые отдыхающие. Юная женщина в тонком вечернем платье с глубоким декольте, согнувшись и прижав ладони к щекам, пронзительно, непрерывно визжала. За капотом дорогого автомобиля, не отсекаемый никаким заграждением, сразу начинался густой смешанный лес, в эти утренние часы заплывший низким, сальным, сероватым туманом, слегка вздрагивавшим от звуковой вибрации человеческого голоса.

Патрульные не вдруг, а лишь подойдя вплотную, рассмотрели лежавшее на влажном асфальте у водительского места тело.

Молодой мужчина с короткой взлохмаченной стрижкой коричневых волос покоился на границе света от белесых неоновых ламп уличных фонарей и утренней сгущенной темноты, начинавшейся за парковкой. Его голубые глаза были широко и удивленно распахнуты, зрачки бешено стучали вверх-вниз в огромных белых с ярко-красными прожилками яблоках, немой и неподвижный раззявленный рот проблескивал зубами.

Тело было видно только до половины, ноги исчезали в застояночной темноте, поэтому казалось, что туловище, как в американских ужастиках, перерезано пополам, только внутренности не вываливались и не текла ручьями густая кровь.

Руки лежащего, неестественно выгнутые и неподвижные, жутко контрастировали с непрекращающимися взмахами ладоней склонившейся над ним пьяной и красивой девицы.

– Что случилось? – грубо спросил сержант, нарочито громко бухая берцами по асфальту.

Никто не ответил, и тогда он резко дернул за загорелое, покрытое мурашками предплечье мельтешащей конечностями блондинки:

– Гражданка! Прекратите орать, вы мешаете работать! Я при исполнении!

Девушка отшатнулась от полицейского, выпрямилась, замолчала, только маленький набухший кадычок дергался под тонкой кожей посиневшего горла.

– Наркота? – апатично, не обращаясь конкретно ни к кому, поинтересовался крепыш в берете.

Собравшаяся толпа медленно и незаметно начала распадаться. Сержант с кривой улыбочкой с удовольствием смотрел, как по одному, сгорбившись, чтобы казаться незаметным, и мужчины и женщины в вечерних нарядах, строгих костюмах растворялись под разившими сверху искусственными лучами назад в «Вегас», в дорогие лимузины, бесшумно заводившиеся и без выхлопа исчезавшие в направлении города.

Попытались улизнуть и двое здоровенных лбов в серой униформе, с надписью на спине «Охрана», но их притормозил омоновец.

– Куда? – с презрением спросил он и для острастки пошевелил коротеньким автоматом.

Парни с нутряным охом остановились. Блондинка начала заваливаться спиной на «мерседес» и сползать на землю, стукаясь по гладким выпуклостям миленькой головкой, путая длинные распущенные волосы. Замерла, усевшись у заднего колеса, привалившись хрупкими голыми плечами к блестяще белому колесному диску.

– Фу ты! – недовольно буркнул сержант и жестко прикрикнул парням:

– Один в кабак, за аптечкой – живо!

И дождавшись, пока ботинки сорок пятого размера загрохотали по влажной парковке, кивнул второму:

– Докладывай.

– Да нечего, – дернул тот бугристыми предплечьями, – услышали визг, прибежали, вон, – он ткнул пальцем, – мужик лежит, баба орет.

Полицейский в берете присел рядом с девушкой, легонько пошлепал по щекам, пачкая автоматной смазкой и жиром с бутерброда, блондинка чаще задышала, раскрыла длинные густые ресницы.

– Ну, вот, – удовлетворенно сказал омоновец, – одна очнулась, счас второго поглядим.

Он встал, подошел к лежащему, слегка пнул в бок ботинком.

– Вы не имеете права, – слабо прошелестела девушка, – вас накажут, это сын Иванова.

У крепыша напряглась спина, он отдернул ногу, готовую вторично, более чувствительно ударить по телу. Молодой мужчина закрыл глаза, туловище расслабилось, руки, подергиваясь, шелестя рукавами поблескивающего костюма за несколько тысяч долларов, вернулись в естественное, не вывернутое состояние.

– Пощупай пульс, – приказал сержант, внимательно наблюдавший за происходящим.

Омоновец нехотя наклонился и прижал три пальца к шее лежащего, подержал с минуту, выпрямился, повернулся, потер подбородок, громыхнув застежкой ремня:

– Похоже, надо бригаду вызывать, парень-то откинулся.

– Вот и хорошо, – невпопад ответил сержант, быстренько поднес поближе микрофон рации, болтавшийся у плеча, и торопливо забубнил:

– Первый, первый, я одиннадцатый, у меня труп на территории «Вегаса», нужна следственная бригада.

От сияющего развлекательного комплекса, похожего на игрушечный средневековый замок какого-нибудь дракулы, продолжавшего греметь ламбадой, мигать разноцветными стробоскопами, бежал охранник, держа на далеко вытянутых мускулистых руках маленькую беленькую коробочку с красным крестиком сбоку.

Крепкий порыв ветра снес с верхушек деревьев пожелтелую и красноватую полувысохшую листву и густо засыпал стоящих внизу людей, промелькнул промеж колес «мерседеса», взвинтив пахучее крошево древесных остатков, закружился под ногами, заставил вздрогнуть от озноба девушку, которая торопливо поднялась с похолодевшего враз дорожного покрытия, и широким фронтом вернулся обратно в лес. Верхушки деревьев закачались, зашуршали. Сержанту показалось, что между стволов мелькнула бесформенная фигура, но, поскольку двигаться было лень, он сразу же решил, что ему показалось, и никогда больше не вспоминал об этой тени.

Послышался надсадный вой сирены, на дороге замаячила проблесковыми сигналами «газель». А ветер вернулся назад, плотно прижался к земной поверхности и постепенно стал заполнять все пространство, вскрывая психической атакой городские кварталы, заставляя пугаться младенцев и бездомных собак, срывая афиши и объявления, грохоча полусмятыми пластиковыми стаканами, перекатывая пустые стеклянные бутылки, ожесточенно толкаясь в закрытые и с удовольствием бренча распахнутыми подъездными дверями многоэтажных домов.

4.

Мазик поднялся с топчана, – обустроенного в углу раздевалки, прикрытого небольшой китайской ширмой с яркими разноцветными павлинами и розами на шелковом засаленном полотне, – услышав приглушенное вздрагивание массивных входных врат в храм Мельпомены, как вычурно выражался главный режиссер театра. Хотя по поводу храма он был отчасти и прав: театр для детей и молодежи размещался в бывшем духовном училище, до революции 1917 года готовившего будущих священников и имевшего в том месте, где сейчас главная сцена, небольшую домовую церковь со всеми приличествующими этому учреждению сакральными атрибутами.

Как человек, всегда стремящийся показать начальству, что он постоянно боеготовый и полностью работоспособный, Мазик спал одетым в рабочую униформу театрального сторожа, состоящую из мятых синих дешевых джинсов, оранжевой футболки с профилем непонятной из-за затертости, куклы с длинным тонким носом, и темной спецовки с флюоресцирующими полосами на плечах, вероятно, спертой из ремонтного цеха какого-то местного крупного предприятия.

Посмотрев на ржавый будильник с аляповатым гербом СССР, студент четвертого курса Ярославского театрального института убедился, что не проспал появления первого трудящегося – гардеробщицы и по совместительству уборщицы тети Маши, облегченно вздохнул и повозил рукой под спальным ложем, нащупывая большой китайский фонарик. Казенный экземпляр с фиолетовым инвентаризационным номером нашелся быстро, там же, где и стоптанные, без задников, домашние тапочки, наверняка принесенные кем-то из постоянных театральных деятелей специально сторожу.

Мазик вышел из гардеробной, но к входным дверям не пошел, ему больше нравился зрительный зал, а там, конечно, сцена. Туда он и повернул.

Луч света подпрыгивал среди потасканных бархатных кресел, отсвечивая лоснящимися потертостями, поднимая с зашарканных паркетин колечками пыль. Пахло застарелыми мужскими носками, и все время хотелось оглянуться, но студент понимал, что это возможно только в одном случае, когда он взойдет на подмостки, и сдерживал жалкое вожделение.