Преступление в Орсивале

Давно известно: самые ловкие и опасные преступники – это те, кто получил кое-какое образование и обладал прежде определенным достатком. И если подойти с такой меркой, то Гепен был исключительно опасен. Так думали присутствующие, когда он, исчерпав этой речью весь запас сил, стирал со лба обильный пот.

Но г-н Домини не упускал из виду план атаки.

– Все это прекрасно, – молвил он, – и в свое время и в соответствующем месте мы вернемся к вашей исповеди. А пока не соблаговолите ли рассказать, где вы провели ночь, и объяснить происхождение обнаруженных при вас денег?

Упорство следователя, похоже, привело Гепена в отчаяние.

– Ну что вы хотите, чтобы я вам сказал? Правду? Вы ей не поверите. Так что мне лучше молчать. Это судьба.

– Предупреждаю, – заметил следователь, – что в ваших интересах не упорствовать в молчании. Против вас выдвинуты настолько тяжкие обвинения, что я буду вынужден арестовать вас по подозрению в убийстве графа и графини де Треморель.

Эта угроза произвела на Гепена совершенно невероятное действие. Две большие слезы блеснули у него в глазах и медленно сползли по щекам. Силы покинули его, и он упал на колени, умоляя:

– Сжальтесь! Прошу вас, сударь, не арестовывайте меня! Клянусь, я невиновен!

– Тогда рассказывайте.

– Ну что же, – произнес Гепен и встал. Но вдруг все в нем переменилось. Топнув в ярости ногой, он воскликнул: – Нет! Я не могу, не стану рассказывать! Граф – единственный, кто мог бы меня спасти, но он мертв. Я невиновен, и однако, если преступников не найдут, я погиб. Всё против меня. Делайте со мной, что хотите, я не скажу ни слова.

Решимость Гепена, подтверждаемая и непреклонным выражением глаз, ничуть не удивила судебного следователя.

– Вы одумаетесь, – предупредил он. – Но только когда вы решите говорить, я не дам вашим словам той веры, какую дал бы сейчас. И притом, вероятно… – Тут следователь стал отчетливо выделять слова, как бы желая придать им особый вес и пробудить у обвиняемого надежду на прощение: – Допустим, вы имели к преступлению только косвенное отношение, а в этом случае…

– Да не имел я никакого отношения! – прервал его Гепен. – Вот ужас! Быть невиновным и не иметь возможности оправдаться!

– В таком случае, – гнул свое г-н Домини, – вы, надеюсь, не будете против, если мы продолжим допрос возле трупа госпожи де Треморель?

Обвиняемый и глазом не моргнул при этой угрозе. Приведенный в залу, где лежало тело графини, Гепен спокойно и безучастно взглянул на него и лишь произнес:

– Ей повезло больше, чем мне. Она мертва и уже отстрадала свое, а меня, невиновного, обвиняют в ее убийстве.

Г-н Домини предпринял еще одну попытку:

– Гепен, я заклинаю вас, если вы хоть что-то слышали о предполагавшемся убийстве, признайтесь. И если вам известны убийцы, назовите их. Откровенностью и раскаянием вы облегчите свою участь.

Гепен, уже смирившийся с судьбой, лишь безнадежно махнул рукой.

– Клянусь вам всем самым святым, я невиновен. И тем не менее, если не найдут преступников, я погиб.

Г-н Домини все больше укреплялся в своих предположениях. В сущности, следствие не такая уж сложная штука, как может показаться. Самое трудное и самое главное – сразу же ухватиться за кончик зачастую весьма запутанной нити, которая через лабиринт уверток, умолчаний и лжи обвиняемого в конце концов приведет к истине. А г-н Домини был уверен, что держит эту драгоценную нить в руках. Ему было прекрасно известно, что уж, коли он изловил одного из убийц, остальные тоже не уйдут от него. Наши тюрьмы, где кормят вполне съедобной похлебкой и где на койках мягкие тюфяки, развязывают язык не хуже, чем средневековая дыба или испанский сапог.

Следователь передал Гепена бригадиру и приказал не спускать с него глаз, а также велел привести Подшофе. Этот-то не слишком огорчался. Он уже столько раз вступал в столкновение с законом, что еще один допрос погоды не делал. Папаша Планта отметил, что старый браконьер не столько встревожен, сколько раздосадован.

– Этот человек на скверном счету в моей коммуне, – шепнул мэр судебному следователю.

Подшофе расслышал этот отзыв и усмехнулся. На вопросы следователя он рассказал – честно, откровенно и очень подробно – об утренних событиях, о том, как он не хотел идти к мэру, но сын настоял. Объяснил, почему они сговорились солгать. И тут разговор, естественно, зашел о его прошлом.

– Уж поверьте, я стою большего, чем молва обо мне, – заявил Подшофе. – Есть немало людей, которые не могут о себе так сказать. Кое о ком… О некоторых, – поправился он, глянув на г-на Куртуа, – я знаю такое, что вздумай я дать волю языку… Шастая по ночам, всякого насмотришься. Но об этом молчок.

Его попытались заставить объяснить, что он имеет в виду, но тщетно. Тогда спросили, где и как он провел ночь. Подшофе ответил, что в десять он вышел из кабачка и пошел в лес Мопревуар поставить силки, вернулся около часу и лег спать.

– Проверьте, если не верите, – добавил он. – Силки до сих пор там, и может даже, какая-нибудь дичь в них попалась.

– А у вас есть свидетели, которые подтвердят, что вы вернулись в час? – поинтересовался мэр, вспомнив про часы, остановившиеся на двадцати минутах четвертого.

– Ей-богу, не знаю, – беззаботно ответствовал браконьер. – Может, когда я ложился, проснулся сын. – Заметив, что судебный следователь задумался, Подшофе добавил: – Похоже, мне придется посидеть в тюрьме, пока вы не найдете убийц. Я бы не против, ежели бы дело было зимой: в тюрьме хорошо, тепло. Но сейчас сезон охоты, и мне это совсем ни к чему. Ну да ладно. Зато Филиппу урок: пусть знает, что получается, когда лезешь услужить буржуа.

– Прекратите! – оборвал его г-н Куртуа. – С Гепеном вы знакомы?

Это имя остудило насмешливость Подшофе. В его маленьких мутных глазках мелькнула какая-то тревога.

– Нам случалось иной раз перекинуться в картишки за рюмочкой, – с явным замешательством ответил он.

Беспокойство старика удивило допрашивающих. Папаша Планта не сумел его скрыть. Однако старый браконьер был слишком хитер, чтобы не заметить произведенного впечатления.

– Ну, коли так, ладно! – воскликнул он. – Все скажу. В конце концов, каждый за себя, верно? Даже если Гепен и прикончил их, от моего признания хуже ему не будет, да и мне тоже. Мы знакомы, потому как он приносил мне на продажу землянику и виноград из графской оранжереи. Думаю, он их крал. Конечно, это куда как непохвально, но вырученные деньги мы делили пополам.

Подшофе не ошибся, предположив, что его посадят: судебный следователь распорядился содержать старого браконьера под арестом.

Следующим предстал Филипп. На бедного парня было жалко смотреть: он плакал, как ребенок, и твердил:

– Обвинить меня в таком преступлении!

Не скрывая, Филипп рассказал все, как было, и очень долго просил прощения за то, что они посмели пересечь канаву и проникнуть в парк. На вопрос, когда возвратился домой его отец, Филипп ответил, что не знает, так как лег около девяти и спал без просыпу до утра. С Гепеном знаком: тот неоднократно заходил к ним. У отца были какие-то дела с графским садовником, но какие – ему неизвестно. Сам он разговаривал с Гепеном раза три-четыре, не больше.

Судебный следователь распорядился освободить Филиппа, но не потому, что уверовал в его невиновность; если в преступлении участвовало несколько человек, одного из них лучше держать на свободе и, следя за ним, выйти на остальных.

Тела графа между тем до сих пор не нашли, хотя парк прочесали самым тщательным образом – обыскали все заросли, не пропустили ни единого кустика.

– Его бросили в воду, – высказал предположение мэр.

Г-н Домини был того же мнения. Собрали рыбаков и велели обшарить дно Сены, начиная от того места, где обнаружили убитую графиню.

Было уже около трех. Папаша Планта заметил, что никто, вероятно, с самого утра не ел. И если все согласны продолжать расследование до ночи, не разумно ли будет наскоро перекусить?