Долина каменных трав

Нет, всё-таки скорее мрамор, чем лёд — и всадник, и конь под ним наполнены дурной тяжестью, земля под копытами вздрагивает, и остаются вмятины. Попутчик — патлатый хмырь — таращится волчьим взглядом, но по сравнению со своим предводителем выглядит почти безобидно и по-домашнему.

Главарь соскочил на землю, и трава под его ногами обындевела. Потом он, вытянув руку, указал пальцем на меня — и опять мне почудилось, как вчера, что в грудь во всего размаху долбанули кувалдой, плеснули каменным холодом.

Кречет заговорил — его голос зазвучал гулко, как из колодца:

— Они принадлежат мне!

Меня такая заявка, мягко говоря, не обрадовала, но спросить моего согласия Кречет как-то не удосужился. Обращался он напрямую к русалке. Та спокойно прожурчала в ответ:

— Эти двое пришли к реке и сумели её позвать, теперь они под защитой. А тебе здесь не место.

— Они ещё не дошли до Серого Омута

— Это лишь вопрос времени. Ты опоздал, Каменноголовый.

Это заковыристое словечко, похожее на издёвку, всерьёз разозлило гада. Угроза в его движениях стала явной и неприкрытой — он сделал шаг к русалке и снял с пояса длинный нож.

То есть эта штука была ножом, пока он её не трогал, но, оказавшись в его руке, сразу превратилась во что-то совершенно кошмарное. Причём превращение произошло в один миг, я даже уследить не успел. Будто страницу в книжке перелистнули с неимоверной скоростью — на прошлой картинке Кречет тянулся к поясу, а на нынешней уже держит хреновину, похожую на секиру. Рукоятка — длиной в полсажени, а лезвие-полумесяц — не железное, а мраморно-ледяное, как физиономия у хозяина.

Кречет замахнулся своим оружием, хотя до противницы оставалось не меньше пяти шагов. Я подумал — хочет метнуть. Но нет, всё оказалось хитрее — воздух перед секирой смёрзся и стал её продолжением, тонкой пластиной-плоскостью из прозрачного льда, которая падала на русалку сверху и справа, грозя разрубить наискосок, от плеча.

Русалка, защищаясь, вскинула руки, выставила ладони, с которых сорвался бледный огонь, как от костра на пристани, и ледяная плоскость взорвалась, рассыпалась облаком водной пыли.

Ещё один взмах руки — и ветер швырнул эту пыль на Кречета. Она его облепила, осела мелкими каплями, которые моментально задвигались, засуетились как муравьи. Капли выстраивались в цепочки, а те переплетались между собой — получилась серебристая сеть, опутавшая врага.

В пересказе получается долго, но на деле всё это длилось считанные секунды. Мы с Лизой так и остались стоять столбом, а вот патлатый сориентировался быстрее — выхватил из-за пазухи длинную камышовую трубку, поднёс ко рту и дунул, резко и шумно. Их трубки вылетел тонкий дротик — и угодил русалке в плечо.

Дротик этот был нашпигован чарами до предела — иначе как бы он смог воткнуться в создание, состоящее из пустоты и воды? А он воткнулся, причём на совесть. «Кожу» вокруг укола покрыла ледяная короста, которая начала расползаться в стороны.

Такая заморозка, похоже, причиняла дикую боль, потому что русалка натурально взбесилась — дёрнулась, зашипела как мокрая тряпка под утюгом и, размахнувшись уцелевшей рукой, швырнула в патлатого горсть мерцающих шариков. Это тоже были капли воды, только очень большие, каждая размером с виноградину или вишню.

Но вода была явно не родниковая — капли прожгли рубаху, разъели кожу. Патлатый упал, зажимая рану на животе. Сквозь пальцы как будто проступили чернила — так выглядела кровь под луной.

Его предводитель тем временем застыл неподвижно, весь опутанный сетью. Сейчас он особенно напоминал истукана, которого кто-то вытесал, а потом по дурости нарядил в человеческую одежду.

Я подумал, что русалочьи чары лишили его всех сил и умений, но оказалось — нет. Кречет просто сосредотачивался, готовил себя к рывку, пока речная дева с патлатым мордовали друг друга.

И вот истукан ожил, поднял голову. Серебристая сеть на нём потускнела и подёрнулась инеем. Он резко повёл плечами, и капли воды превратились в крупинки льда, осыпались на траву.

Потом он взвесил в руке секиру.

Русалка, обернувшись к нам, взвизгнула-прошипела:

— Бегите!

Лиза всё так же стояла в ступоре, поэтому я схватил её за руку и потащил к просвету, который виднелся в зарослях. Уже за кустами притормозил, обернулся — и сразу понял, что не забуду эту картину до конца жизни.

Патлатый лежал, повалившись на бок. Трава там была куцая, невысокая, поэтому чернильную лужу, которая перед ним растеклась, я видел хорошо, даже слишком. Недалеко от мертвеца стоял Кречет и держал за горло русалку. Та уже едва шевелилась и почти вся покрылась ледяной коркой.

Кречет отвёл для удара руку, в которой была секира. Он, как мне показалось, тоже немного растерял свою прыть — сеть его всё-таки ослабила. Но можно было не сомневаться, кто выиграл эту драку.

Остриё лезвия-полумесяца ткнуло русалку в бок, она застонала. Мраморный человек уставился ей в лицо:

— Ты — слизь, речная отрыжка. Всё ещё полагаешь — я опоздал?

— Ты всегда опаздываешь, долдон. Река быстрее тебя.

— Вонючий ручей когда-нибудь пересохнет. Камень останется.

Русалка, уже совершенна оледеневшая, попыталась что-то ответить, но Кречет дёрнул лезвие вверх и вспорол её одним махом. Зазвенели осколки, рассыпались по земле — посланницы реки больше не было.

Я побежал, таща Лизу на буксире. Мелькали кусты, деревья, хлестали ветки, сердце бешено колотилось, а в голове была одна мысль — скорее! Не останавливаться! Мне чудились каменные шаги за спиной, и страх подстёгивал, гнал вперёд.

Но далеко мы не убежали — я споткнулся о толстый корень и шлёпнулся на траву. Лиза, задыхаясь, упала рядом, мешочек слетел у неё с плеча. Я подхватил его, случайно нащупал внутри, под тканью, спичечный коробок…

И вспомнил про защитные чары.

Трясущимися руками вытащил спички, чиркнул — одна сломалась, но вторая зажглась. Крошечный огонёк показался невыносимо ярким. Держа его между собой и Лизой, я просипел:

— Вернуть кокон!

Вихрь, как обычно, продрал по коже, но эта боль меня даже, можно сказать, обрадовала. Теперь нас не было видно. Для верности я всё же затащил Лизавету за ближайшее дерево, усадил на мягкий мох и прислушался.

Было неожиданно тихо — ни лая, ни совиного крика, ни даже комариного звона. Все живые твари в округе будто сообразили — лучше заткнуться, чтобы лишний раз не злить колдунов и случайно не попасть под раздачу.

Тишину эту только Кречет и нарушал.

Теперь я расслышал точно — он и правда приближался, но, к счастью, шёл не прямо на нас, а мимо, и вёл за собой обоих коней. На несколько секунд приостановился — тоже, наверно, озирался и вслушивался. Произнёс спокойно и гулко:

— Прячьтесь, щенята, поживите ещё немного. Скоро увидимся.

Он двинулся дальше, шаги затихли, и я понял, что мы спаслись — по крайней мере, на эту ночь. Выдохнув, привалился к дереву.

Там, на берегу, русалка подхлестнула меня своим диким воплем, взвела во мне невидимую пружину, которая погнала меня через заросли, но теперь этот завод кончился. В голове была пустота, а в ногах — противная слабость.

Потом я вспомнил, как кровь вытекает из мертвеца, шарахнулся в сторону, и меня с минуту рвало варёной подсоленной кукурузой, вялеными лещами и белыми скороспелыми яблоками.

Оклемавшись кое-как, сплюнул, достал из котомки фляжку с водой.

Посмотрел на Лизу.

Она тоже уже слегка отошла, только всхлипывала тихонько. Я не придумал ничего лучше, чем спросить у неё:

— Ну как? Ты живая?

— Да… — она помолчала. — Митя, если не трудно, подай мне куртку. Она там, в мешке, должна быть…

Я порылся и выудил лёгкую короткую курточку, набросил Лизе на плечи. Улыбнулся (надеюсь, что получилось) и сказал:

— Отдохни, и пойдём отсюда, поищем место получше.

Она кивнула. Мы посидели ещё минут десять, потом побрели к дороге. Поднялась вторая луна. Тележная колея хорошо виднелась, белела пыль.

Конец ознакомительного фрагмента.