В меняющемся мире

Две главные черты характеризовали советско-американские отношения в начале 1980-х годов: практически полное отсутствие доверия и доминирование в повестке дня милитаристского компонента. В лучшем случае это позволяло худо-бедно регулировать гонку вооружений и договариваться о «потолках» – хотя и чрезвычайно высоких – систем вооружений.

Вывести отношения из штопора, в который они попали на рубеже 70–80-х гг., можно было только сломав логику порочного круга, в котором недоверие питало гонку вооружений, а гонка вооружений еще более усиливала недоверие. Поэтому именно вопросы ограничения и сокращения вооружений оказались на первом плане в советско-американских отношениях с самого начала перестройки и занимали центральное место на протяжении длительного периода.

Но мы хотели, чтобы на нашей первой встрече с президентом США были «положены на стол» и обсуждены все вопросы нашей общей повестки дня. Ведь руководители двух государств не встречались уже шесть лет! Сколько накопилось вопросов, разногласий, иногда просто недоразумений, но снять их было невозможно, не встретившись лицом к лицу.

У меня и у всех членов советского руководства не было сомнений в необходимости встречи с президентом Рейганом. Мы знали, что и он этого хотел. Но в американском истеблишменте и в его собственном окружении были люди, которые этому противились всеми возможными способами. В ход шли утечки в прессу, дезинформация, даже запугивание. Особенно усердствовал министр обороны Уайнбергер. Уже договорились и о дате, и о месте встречи – Женева – а противники диалога не унимались. Президент не поддался их уговорам и провокациям, и это само по себе было хорошим знаком.

Но вот такая деталь: американцы сообщили по дипломатическим каналам, что считают излишним какое-либо совместное заявление по итогам переговоров. Дескать, это в основном риторика, выражение добрых намерений, а нужны конкретные договоренности. Если их не будет, то хорошо уже то, что лидеры двух стран встретятся, присмотрятся друг к другу.

Мы не стали делать из этого проблему. Но готовились к встрече основательно, проработали позиции и формулировки, которые готовы были предложить.

Женева. Встреча с Рейганом

Договорились, что беседы будут проходить поочередно на «американской» и «нашей» территории. Американцы сняли на берегу Женевского озера виллу «Флер д’О», нашей резиденцией было представительство СССР при ООН.

Вспоминаю, что, когда я подъехал в автомобиле, президент вышел навстречу в элегантном костюме, протянул руку, которую я принял и в свою очередь крепко пожал. Мы посмотрели друг на друга, что-то промелькнуло такое, что я почувствовал: ничего, ничего – поладим! Интуиция.

Но первая наша беседа получилась трудной. Говорили наедине, в отдельной комнате. Рейган буквально обрушил на меня вал обвинений – в нарушении прав человека, во вмешательстве СССР в региональные конфликты на всех континентах, в навязывании другим странам идей коммунизма. Я отвечал. Конечно, была в моих ответах, как и в нападках Рейгана, идеологизированность, были и контраргументы – об американских военных базах, окруживших СССР, об американском военно-промышленном комплексе, о пропагандистской войне против нашей страны.

Почему Рейган начал разговор с такого «наскока»? Много лет спустя, во время одной из моих поездок в США, я познакомился с его сыном, Майклом Рейганом. Он живет в Калифорнии, известный радиоведущий и комментатор консервативного, как и его отец, направления. Мы выступали вместе перед большой аудиторией, он задавал вопросы, я отвечал. Кое-что интересное Майкл рассказал перед слушателями и особенно в личной беседе.

Мой отец, рассказывал он, всегда мечтал откровенно выложить советскому руководителю все, что он думает о «коммунизме», о «советской агрессии», о «порабощенных народах». Даже иногда в разговорах репетировал свое обращение. Он считал, что американские президенты ведут себя на переговорах недостаточно жестко. Ему нужно было «облегчить душу».

Вот он ее и «облегчил».

В общем, у меня были основания сказать коллегам после этой первой беседы, что Рейган не просто консерватор, а «настоящий динозавр». Правда, публично эту оценку я тогда нигде не высказывал. А американцы дали, кажется, в журнал «Ньюсуик», утечку: после первой беседы с Горбачевым Рейган назвал его «твердолобым большевиком».

Если бы этим ограничилось, дело было бы плохо. Но, я думаю, сыграло свою роль понимание ответственности момента. Не для того собираются руководители двух ядерных держав, чтобы поругаться и разойтись. Мы рассчитывали на то, что это понимает и Рейган. И у нас были для этого основания.

В сентябре, когда я был с визитом во Франции, президент Франсуа Миттеран рассказывал мне о Рейгане, с которым к тому времени уже не раз встречался. С Рональдом Рейганом, говорил он, «можно иметь дело», можно находить общий язык. Кстати, идеологически Миттеран был очень далек от Рейгана.

Интересно рассказывал мне о Рейгане – но это было уже позже – бывший министр иностранных дел Франции Ролан Дюма: «Вскоре после того, как вы пришли к власти, в Хьюстоне была встреча министров иностранных дел. Сидим мы, ждем появления Рейгана. Прикидываем: сейчас будет накачивать, чтобы не поддаваться новому советскому руководству, чтобы Атлантический блок был сплочен, чтоб была дисциплина, готовность дать отпор в любой момент – и политически, и пропагандистски, словом, быть на высоте. И вдруг Рейган говорит: «Смотрите, вот пришел Горбачев – это новое поколение, новый человек. Я думаю, мы должны ему помочь, и поладить. Мне кажется, я реально оцениваю ситуацию». Мы были ошарашены, не ожидали такого. И, конечно, поддержали президента».

И уже первая наша беседа в Женеве показала, что несмотря на остроту противоречий и разногласий между нашими странами, разговор по существу возможен. Хотя шел он очень трудно, и обсуждение проблем сокращения ядерного оружия в первый день переговоров оптимизма не прибавляло.

Рейган имел «домашние заготовки» по стратегическим наступательным вооружениям и противоракетной обороне, которые он хотел обязательно «предъявить» первым, такова была тактика США на этих переговорах. Ничего особенно нового мы не услышали – это была известная аргументация в пользу радикального сокращения наступательных вооружений и одновременного перехода к оборонительным системам. Президент разнес в пух и прах доктрину ядерного сдерживания, которая привела к гонке вооружений и создала угрозу роду человеческому. Советский Союз, говорил Рейган, не должен бояться СОИ. Президент выдвинул идею «открытых лабораторий» и заявил в завершение, что, когда технология будет отработана, он твердо намеревается поделиться ею с нами.

Я тоже не был горячим сторонником доктрины ядерного сдерживания. Действительно, полагаться на ядерное оружие для сохранения мира – дело в конечном счете опасное. Об этом я спорил с Маргарет Тэтчер, убеждая ее, что «ядерное ружье» может когда-нибудь выстрелить не по злой воле его обладателей, а из-за случайности или технического сбоя. Но для меня было ясно: преодолеть эту опасность можно не путем развертывания противоракетного оружия, а идя к цели ядерного разоружения.

В программе «стратегической оборонной инициативы» (СОИ), сказал я президенту, мы видим намерение через противоракетную систему создать щит для нанесения первого удара. Общие рассуждения и «заверения» на сей счет не могут ввести нас в заблуждение. Они лишь свидетельствуют, что США нам не верят. А почему мы должны верить вам больше, чем вы нам?

СОИ – продолжение гонки вооружений, хотя и в другой сфере, еще более опасной. Подозрительность и беспокойство будут усиливаться, каждый будет бояться, что его вот-вот обгонят. Мы предлагаем искать выход на пути прекращения гонки вооружений и сокращения имеющегося ядерного оружия, сказал я Рейгану, но если вы будете развертывать ПРО, в том числе в космосе, ничего другого нам не останется, как дать ответ. Должен сообщить, что ответ у нас в принципиальном плане уже есть. Он будет эффективным, менее дорогостоящим и может быть осуществлен в более короткий срок.