Страница 22 из 32
Я не могу с уверенностью ответить на эти вопросы. На них не ответит с уверенностью ни один человек. И все же, если я поставлю миллион фунтов против пенни, что мир будет продолжаться, и полмиллиона фунтов за то, что он не слишком изменится, не многие сочтут это безрассудным риском.
Вчера те события, которые так явны и живы сегодня, были еще непредсказуемы, не предопределены. И потому мы скажем, что вчера они еще не существовали. И все же, все же — бывают минуты, когда мы смутно ощущаем, что как прошлое вечно реально в прошедшем времени, так и будущее уже существует, хотя и отделено от вечно-подвижного настоящего. Мы движемся вперед, туман перед нами отступает, открывая вселенную, продолжающую нынешнюю вселенную, и нам кажется, что она всегда была здесь, поджидая нас. Сумей мы каким-нибудь чудом или инфракрасным прожектором пробить эту туманную стену, мы бы увидели эту будущую вселенную такой, как она есть. По крайней мере, мы не в силах избавиться от этого чувства. Мой разговор с милой и серьезной попутчицей — разве он не существовал всегда, поджидая меня, нераздельно ввязанный в будущее, как теперь необратимо вплетен в прошлое? Не ожидала ли меня эта поездка с тех пор, как я родился?
Не определила ли игра внешних причин и нашу счастливую встречу как деталь вечного факта, хотя бы и будущего? И не так ли было, когда саксы впервые вступили на этот остров, и сам остров принял свой нынешний облик, и когда родилось солнце?
И пятнадцать тысяч вчера назад, когда мы с тобой впервые взглянули друг на друга, не было ли наше будущее таким, какое оно есть на деле? Оно, конечно, было связано с нами будущими и потому недостижимо… но не ожидало ли оно нас уже тогда? Никто ведь не считает, что центр земли, будучи недостижим, не существует, пока кто-то до него не добурится.
На самом деле я даже не могу сказать, что в миг нашей первой встречи будущее было совершенно недостижимо. Ведь, заглянув в твои глаза, я (как я это помню!) пережил странное, поразительное чувство, давно списанное на игру воображения, но незабываемое. Твои глаза представились мне окнами, и занавески на них раздвинулись, открыв на миг широкое, нежданное и неведомое пространство: затемненное расстоянием, но несомненное видение нашего общего будущего. Я, конечно, не мог рассмотреть его отчетливо, ведь зрелище мелькнуло лишь на миг, а я был глупый мальчик. Но я увидел, или так мне показалось, то, что теперь узнаю во всей нашей жизни, что так долго росло и только в последние годы начало расцветать. Сегодня волосы у нас седеют, на лицах след годов. Но цветы раскрылись. И странно, что я видел каждый цветок еще до того, как было посеяно семя.
Фантазии, чистые фантазия? Возможно! Но, когда мы думаем о времени и о вечности, разум мутится. Самые тонкие вопросы, на какие мы способны, оказываются сформулированы неправильно, ведь они — только трепыхание крылышек еще неоперившегося человеческого разума.
Первый акт творения, взорвавший космос к бытию, был — или не был (или то и другое сразу) — в вечной со-реальности с сегодня и с последним слабеющим теплом последней умирающей звезды.
Глава 5
Будущее человека
Духу человеческому открывается видение — Он пытается вспомнить видение — Огромность и ужас — Мотылек вылупляется из куколки — Шесть человеческих миров — Конец человека
Духу человеческому открывается видение
Колокола! Колокола звонят о победе. Они пробуждают благодарность в каждом сердце, и радость — во многих, а в некоторых — жесткую память о прошлых обещаниях, так и не исполненных до сих пор. И кое-кто в нестерпимом конфликте надежд и недобрых предчувствий охвачен молчанием. Они-то, и только они, в глазах смятенного духа человеческого, обращены к стене тумана.
Равнодушный к колоколам и трубам, к парадам, знаменам и торжествам, дух человеческий смотрит в пелену будущего с надеждой и новыми опасениями. Он всеми своими глазами тщится пронзить непроницаемый туман. Он так сосредоточен на пелене будущего, что настоящее незамеченным проносится мимо него.
Он впадает в странный транс. На долгое мгновенье, пролегшее между двумя ударами полкового барабана, он был вырван из времени в вечность и вновь обрушился в гребень волны настоящего, обогатившись великим переживанием. Между двумя рыками трубы дух человеческий увидел все эры будущего, собственную старость и смерть. Увидел он и жизни тысячи миров, и смертный срок космоса. Он увидел Дух — истинный Дух, достигший, наконец, полного роста, но искалеченный, ощупью отыскивающий путь к Темной незнакомке. Но отдалась ли та своему возлюбленному, дух человеческий не узнал.
Он пытается вспомнить видение
Колокола все звонят. Толпы столицы ликуют. Но дух человеческий забыл о них, погрузившись в блекнущие воспоминания об этом великом мгновении.
Что сталось с ним? Если бы вспомнить пропавшее видение! Он помнит только, что в нем открылась огромность, непостижимая для человека: огромность одновременно (как незначительны, как досадно пусты эти стертые слова!) ужаснейшая и прекраснейшая неподвластным человеческому воображению образом. И в объятиях этого видения, подобно клетке в живом теле, подобно слову в великой песне, дрожью струны в огромном оркестре, мгновеньем бытия, давно забытого и вечного, жила и умирала наша вселенная пространства и времени, галактик со множеством миров, со множеством разнообразных духов. Леденея и отчаиваясь при смутных воспоминаниях об этой огромности, дух человеческий все же стремится нырнуть в нее, напиться ею, как олень водами ручья. Ведь эта громада, непостижимо чужая, в то же время (каким образом?) странно знакома и даже близка ему. И тот миг на отдаленнейшей вершине бытия был в то же время (но как, как такое могло быть?) потрясающим возвращением домой.
Отдаленнейшая вершина бытия? Нет! Дух человеческий, воспроизводя свои воспоминания будущего, признает, что не побывал на ней, потому что даже в тот душераздирающий миг над ним нависал недостижимый Чужак. Не к вершине унесло его видение, а к нижнему отрогу подножия. В далекой высоте, в облаках, скорее угаданный, чем увиденный, высился грозный пик, недостижимый ни для кого, даже для духа человеческого. И необъяснимо прекрасный. А далеко внизу, среди расщелин и горных лесов, на широких равнинах, ниточкой протекал ручей, один из множества, различимых сквозь дымку. И в том малом ручейке, в одном из множества, дух Человеческий признал родную вселенную пространства и времени с галактиками многих миров.
Для нас в нашем малом и краткосрочном опыте, вселенная полна жизни и перемен, но видимая от подножия вечности, она была неподвижной и завершенной, а все ее эпохи присутствовали в ней одновременно.
Желая разглядеть вблизи, дух человеческий парил над ней орлом. Зависнув над нашей вселенной, он подробнее видел каждую излучину реки времени, от ее истока в вечности до застойного болота вечной неизменности.
Огромность и ужас
Все это он увидел в одно огромное мгновенье. А теперь, снова рухнув во время, уносимый волной настоящего, он жадно и неумело пытается восстановить минувшее видение. Он смутно вспоминает, что на одной быстрине посреди потока видел, как рябь на воде, собственную жизнь во времени. Там, полуувиденное, полуугаданное, лежало его пробуждение в отце Адаме. И там была его смерть. А между ними лежали века — для нас прошлые или будущие. Там блестел рябью золотой век его детства, здесь — эра пророков, дальше — прогресс науки. А еще он видел — видел так, как человек на смертном одре вспоминает случай из детства — момент истории, который мы зовем настоящим. В нем звонили колокола по беды. В нем, или мигом раньше, кормовой стрелок некого самолета ощутил поцелуй мотылька. Здесь погибла неизвестная святая одного города и она же метнулась к блаженству. Сегодня, после мгновенья вечности, как странно было духу вспоминать, что еще недавно этот настоящий момент мнился ему вершиной пути человека, если не всего космоса! Отыскивая в меркнущей памяти вечный взгляд, он не сомневался больше, что на деле все совсем иначе. Тот миг, что для нас — настоящее, увы, вовсе не миг рождения из куколки завершенного мотылька. Наша борьба — всего лишь родовая схватка, одна из многих. Память о вечности ясно говорила ему, что впереди еще долгие века, в которых будет зреть и рождаться имаго.