Парадокс Вигнера

– И Донское? – шутливо спросил Белояр.

– Бывает, что и наоборот, хорошего дипломата заменяет целое войско! Сегодня без казаков Руси не обойтись, – рассуждал Новосильцев, – нужно чтобы они стали частью её и преданно служили государю нашему батюшке. А чтобы это произошло, мне, придётся потрудиться! И тогда дипломата заменит войско …Донское!

Но хитрые и коварные кочевники не отказались от грабежа, они ускакали далеко вперёд по ходу следования «обоза» и к вечеру устроили на дороге засаду. Ногайцы поняли, что с ходу русских не получится взять и можно повторить попытку вечером, когда будет темнеть. Расположившись в хвойном лесочке, через который проходил тракт, кочевники встретили «обоз». Лошади выдали их немного раньше, прежде чем кибитки въехали в засаду. Услышав ржание чужих лошадей в чаще леса, сотник остановил движение зычным криком, стрельцы спешились и открыли огонь. Со стороны кочевников полетели стрелы, смертельно пронзив двух пищальников, не имеющих кольчуг. Форма стрельцов не предусматривала ношение этого доспеха, а в сгущающихся сумерках трудно было сходу сориентироваться, откуда стреляют луки.

Ситуация становилась критической, преимущество пищалей было сведено до минимума, и вскоре на дорогу выскочили первые всадники кочевников. Сражаться пешим с ними было невозможно, поэтому пищальники тоже вскочили на своих коней и ринулись в атаку. Завязался ближний бой всадников с обеих сторон, сражались на саблях, стрельцы в совершенстве владели этим видом оружия, но и кочевники не уступали, к тому же их теперь было больше. Несколько стрел пронзили шкуры кибитки, но так и остались торчать в них, не причинив вреда Белояру и Мирославе. Девушка теперь испугалась по-настоящему, а брат неожиданно выскочил из кибитки и, схватив пищаль, порох и пули в небольшом мешочке убитого стрельца, вновь юркнул в кибитку.

Мирослава потеряла дар речи и молча в состоянии шока, наблюдала, как Белояр мастерски забил порох шомполом в ствол пищали, зарядил пулю, как положено и вновь выскочил из кибитки. Удалившись метров на десять, чтобы не привлекать внимания к кибитке, где находилась Мирослава, он с колена выстрелил в одного из кочевников. Тот наповал рухнул с коня, Белояр вновь стремглав пробрался в кибитку, и, зарядив пищаль, выскочил.

Второй выстрел тоже был удачно метким, очередной кочевник, сражённый пулей, рухнул наземь. На третий раз парня заметил ногаец и ринулся к нему, перемахнув на коне трупы своих соплеменников. Белояр уже не успел присесть, чтобы с колена произвести выстрел и стрельнул наугад, как получится. Конь кочевника рухнул вместе с всадником, а Белояр, как будто был готов к этому – он прикладом нанёс удар по голове выбирающегося из-под коня ногайца. Череп треснул, издавая неприятный звук, а Белояр воодушевлённый победой, вновь рванулся в кибитку, чтобы зарядить пищаль.

– Княжич, прекрати немедленно! – закричала истошно Мирослава, – папенька запрещает тебе драться в рукопашной….

– Сестра, сиди молча и жди, – огрызнулся Белояр, – и не лезь не в своё дело…. Да и не рукопашная это вовсе!

Когда он выскочил из кибитки, то тут же заметил, что стрельцы, виртуозно владея саблями, зарубили ещё несколько ногайцев. Он присел на колено и, положив пищаль в исходную позицию, вновь прицелился, прогремел выстрел и ещё один басурман нашёл смерть от пули Белояра. Парень находился в состоянии наивысшей точки азарта, глаза его горели, как у хищника, почуявшего добычу, а воинственный вид соответствовал геройскому поступку. Но возвращаться в кибитку не пришлось, оставшиеся кочевники спустя минуту бросились бежать и растворились в чаще леса. Взять «обоз» вечером в засаде им тоже не удалось.

Сотник горячо поблагодарил Белояра за его помощь в самую критическую минуту боя, а Новосильцев отчитал сына за самодеятельность. Но что сделано, того не вернёшь и посольство продолжило путь до следующего яма, где и решено было похоронить погибших стрельцов. Это было последнее приключение, а станция, где крестьяне похоронили убитых по приказу сотника – последним ямом на пути к Дону. Ранняя весна бурно вступила в свои права и, спустя сутки, уезжая от последнего яма, участники посольства любовались зеленеющими полями и попадавшимися на пути лесочками. Апрельское солнце давно уж пригревало по-весеннему, собольи шубы, необходимые для путешествия зимой перекочевали в багаж. Мирослава иногда покидала кибитку, шла пешком, собирая подснежники у обочины тракта.

К утру следующего дня перед посольством неожиданно открылся Дон. Здесь он протекал по равнине, и его не было видно издалека, а если ещё восходящее над горизонтом солнце слепит глаз, то и подавно. Лес на противоположном берегу не мог являться признаком, по которому определяется наличие в этом месте большой реки. Это было удивительное зрелище – реки нет и только, когда до берега остаётся около ста метров, она открывает для обзора донские воды, показывая своей шириной весеннее половодье. Солнечные лучи блестят на мелкой ряби донской воды, будто россыпи драгоценных камней. Стрельцы дружно прокричали «Ура» и кортеж остановился на пустынном берегу.

– Мы ещё не добрались, – остудил их ликование Новосильцев, – нам нужно к месту, где Воронеж впадает в Дон, а здесь этого притока не видно. Да и атаман на стругах должен уже подоспеть туда…. А казаков здесь тоже нет!

Князь достал из кибитки карту и долго смотрел на неё, затем велел подниматься выше по берегу реки. Очевидно, посольство сбилось с пути от последнего яма, уходя немного вправо по курсу. Понадобилось ещё полдня пути, чтобы издалека заметить три небольших судна, стоящих на якоре. Выше них по течению наблюдалось устье реки Воронеж. Стрельцы вновь ликовали, но теперь к ним присоединились остальные участники посольства. Кибитки, передвигавшиеся по берегу заметили с палубы главного струга, и тут же с его борта громыхнула небольшая пушка, одна из двух, имеющихся по каждому борту. Казаки приветствовали гостей, приближавшихся по противоположному берегу к месту стоянки судов. Вскоре с каждого из них отчалили по шлюпке, пересекая Дон, чтобы забрать на борт посольство.

Новосильцев дал последние указания сотнику, стрельцам нужно было перегнать кибитки на последнюю станцию, а затем отправляться в Москву. Иван Петрович написал царю бумагу, в которой докладывал о нападении кочевников по пути следования и встрече на берегу Дона с казаками. Стрельцы помогли погрузить багаж посольства на шлюпки, и незамедлительно отправились обратно, а участники миссии поплыли к стругам, где на палубах с любопытством на них смотрели казаки. Гребцы, присланные атаманом не сводили глаз с Мирославы, она стеснялась их наглых взглядов, скользящих по самым "девичьим" местам.

– Кто будет на княжну пялиться, – предупредил Белояр, – я благородно отрублю голову! Это сестра моя и я не разрешу простолюдинам оскорблять княжну вниманием.

Казаки смолчали, хотя обычно резко отзывались на слово «простолюдин», считая себя вольными и независимыми людьми. Но украдкой продолжали любоваться девичьей красой Мирославы, и это девушке нравилось, несмотря на запрет брата. На главном струге Новосильцева ждал атаман Войска Донского Мишка Черкашенин и его сын Кондратий, парень примерно такого же возраста, что и Белояр. Он помогал взобраться на палубу атаманского струга Новосильцеву, Белояру и Мирославе, где им приготовили каюты, небольшие помещения под верхней палубой. Износкова, Девлеткозю и кречетника Селивана разместили на остальных двух стругах. Кондратий протянул свою руку Мирославе, помогая девушке перебраться на струг и с ехидцей посмотрел на неё.

– А это ишшо нам за диво? – с кислым выражением лица отреагировал он на появление княжны, – девке на судне негоже якшатись!

Мирослава, как заворожённая, смотрела на парня и долго не могла отпустить свою руку. Её будто парализовало, перебравшись на палубу струга, она открыла рот и не сводила с Кондратия глаз. Это заметили все – отец, атаман и Белояр. И лишь Кондратий не обращал на девушку внимания.