Страница 8 из 85
Что же касается темных, то в большинстве своем это были мускулистые и брутальные демоны, славящиеся своей стихией огня. Прожженные сердцееды, сплошь покрытые татуировками. Чтящие свой кодекс правил, которые, тем не менее, постоянно нарушались.
Но для светлых — законы непреложны. И Яну вменялось соблюдать их. Ангелу не хотелось вновь отправиться в Нижнюю Аиду, или, тем более, лишаться крыльев. Крылья — для него все.
Сунув ноги в домашние тапки, заботливо оставленные Анжеликой, ангел прихватил чашки с кофейником и направился на кухню. Хозяйки уже не было дома, и только в коридоре четко ощущался цветочный парфюм. Неудачно задев дверь в ванную, Ян пролил себе на руки остатки кофе. Кипяток обжег ладони, и ангел стиснул зубы, чтобы не выругаться, хотя мысленно выкрикивал проклятья.
Подставив обожжённые руки под ледяную струю воды в раковине, наблюдал как кожа сначала покраснела, покрывшись багровыми пятнами, а затем резко побелела. Быстрая регенерация тканей была очень кстати. Пока Ян держал руки под краном, ему отчего-то вспомнилась его собственная смерть.
Это случилось в конце XIV века в Праге. Тогда, я занимал должность духовника Королевы. Ян Непомуцкий или Иоанн Непомук — простой люд произносил мое имя с надеждой и трепетом. Тот, кому дворянство, поверяло тайны своих душ, которые я так тщательно хранил. Серый Кардинал — вот кем я был…
Развитие конфликта, между Королем Вацлавом IV, вмешавшимся в дела Церкви и Высшим духовенством страны, привело к тому, что я впал в его немилость. По приказу Короля, я и двое моих учеников были схвачены и заточены в тюрьму. Я вспоминаю: вонь и сырость холодной темницы, шуршание крысиных хвостов по скользким плитам пола. Невыносимую жажду и голод, от которых мое старое тело впадало в постоянное беспамятство. Тьма, застилавшая мои тусклые глаза, была благословением Божьим — двум молодым священникам рядом со мной было отказано в этом счастье. День за днем, они истощались, делаясь похожими на скелеты, обтянутые серой кожей, их избитые, замученные от пыток тела со сломанными пальцами и ребрами, скручивались от постоянного холода, лежа каждый в своем углу на жалкой холщовой подстилке. Господь наш всевидящ — его слугам оставалось недолго мучиться. Мои протеже были избавлены от заточения — их отпустили… Я остался один и это дало мне легкую надежду на то, что скоро, и я буду избавлен от этих оков.
Но свету было суждено померкнуть, в момент, когда меня отвели в пыточную и разместили на дыбе. Я чувствовал, как разрываются мои суставы, как боль завладевает каждым миллиметром тела. Почему я продолжал дышать, а мое сердце билось? Как я мог вынести подобную агонию?!
У меня пытались выведать все тайны, которые хранились в моей голове. Но даже под пытками, с уст моих не сорвалось ни звука. Про себя я молился Отцу своему, молил дать мне сил и терпения дабы выдержать это, простить грех людей…
Последнее что я помню — это, как Вацлав приказал заковать мое тело в «молитвенный крест»… но оковы, так и не смогли защелкнуться на моем теле — оно было слишком худо и измучено…
Ощущаю холод, в который я окунулся… мне хочется спать, и я безропотно отдаюсь в объятья вод Влтавы, куда мои истязатели меня выбросили, как ненужную шахматную фигуру с поля интриг и козней… Теперь, душа моя, всецело принадлежала Богу. Для каждого Рай — свой. Я никогда не мог представить, какой Он… Возможно, там действительно есть золотые врата, у которых стоит Святой Петр…
Я очнулся среди поля пшеницы близ журчащего ручья. Тело мое больше не ломила боль и терзания пытками, я чувствовал себя юным и полным сил. Взглянув на собственные запястья, некогда растерзанные дыбой, увидел упругую, здоровую кожу, по жилам резво бежала обновленная кровь. Прикоснулся к лицу, под пальцами больше не ощущались морщины и борода старца. Заглянув в ручей, я увидел свое отражение — я снова был молод. Время повернулось вспять.
Рай — это чистое, голубое небо, золотые колосья пшеницы, отделяющие меня от Тьмы… Мое прошлое, воспоминания, все осталось. Я был готов к новой жизни, энергия, бьющая во мне, как ручей у ног, кричала о себе. Мы умираем, чтобы заново возродиться, подобно фениксам из пепла…
Ангел выключил кран и вытер руки полотенцем: «Я ненавижу время с 9 утра и до 9 вечера»
Прошла ровно неделя с того самого вечера, когда Ян видел девушку, от которой веяло яблочным ароматом. В бар «Амстердам» он больше не заходил, зато частенько наведывался в кофейню «Филижанка», которая располагалась ниже по улице от его дома.
Кофейня, или по-местному «Кав`ярня», была небольшим заведением с крохотной открытой верандой.
Внутри обстановка была самая что ни на есть старинная: неровные стены, выкрашенные в желтый цвет, кованые светильники создавали таинственную атмосферу, излучая мягкое, теплое свечение, круглые деревянные столики, заботливо укрытые вязаными салфетками, на которых стояли миниатюрные глиняные вазочки с сухоцветами. Пара официанток, каждый раз мило улыбались Яну, подавая лист меню. Здесь отлично готовили полюбившуюся ему «каву по-віденськи» с горкой взбитых сливок, посыпанных натертым шоколадом.
Ангел наслаждался кофе, изучая просторы интернета. Небольшой поиск «Яблочной» девушки в социальных сетях, по отметке «Бердичев» не дал положительных результатов, и Ян закрыл крышку ноутбука.
«Значит, придется искать ее старым, проверенным способом — на своих крыльях и ориентируясь на ауру… — закатил глаза к деревянному потолку, — мой азарт превращает меня в сыщика», — усмешка тронула его губы, и официантка за кассой томно вздохнула.
Расплатившись по счету и кивнув девушке на прощание, Ян собрал свои вещи и, перекинув рюкзак через плечо, покинул «Филижанку». Середина августа в Бердичеве была теплой, без изнуряющей тело жары и духоты, которые Ян по понятным причинам не выносил. Перейдя на противоположную сторону дороги, двинулся по вымощенной камнем дорожке к воротам кирпичных стен, защищающих костел.
Внешний вид крепости гармонично сочетал в себе архитектурные стили барокко и классицизма, которые угадывались в колоннах, поддерживающих стены главного комплекса моления католиков.
Отреставрированная лестница пахла свежим цементом, а тяжелая железная дверь, за которой скрывалось помещение, где совершались богослужения, не сразу поддалась, чтобы открыться.
Обмакнув кончики пальцев в каменную чашу с водой, Ян совершил крестное знамение и ступил на мраморный пол. Внутри, все было таким же величественным, как и в любом католическом соборе: высокие потолки, уходящие вверх, арки и колоннады, разноцветные витражи, картины с изображениями святых в тяжелых рамах, деревянные лавки, установленные вдоль отштукатуренных колонн и широкий алтарь в белоснежном облачении.
Сверху доносилась органная музыка: «Скоро начнется месса», — и действительно, через мгновение, в колонках зазвучал приятный женский голос, поющий молитву. Ян питал слабость к органной музыке, а католические мессы были его сердцу ближе, чем православные.
Присев на скамью, ангел сложил ладони в молитвенном жесте и, закрыв глаза, стал шептать на латыни: «Réquiem ætérnam dona eis Dómine et lux perpétua lúceat eis. Requiéscant in pace. Amen». Мелодию органа заглушил звон колокола, оповещавший о начале вечерней литургической службы.
В собор стали медленно входить люди, их было немного: двое мужчин преклонили колени, женщины рассаживались по лавкам ближе к алтарю, все ожидали священника. Ян встал со скамьи и поднял взгляд к витражу с изображением белого голубя над иконой Девы Марии. Сквозь разноцветное стекло проникали лучи света, они падали на алтарь и тянулись по полу.
Ян с удовольствием отстоял всю мессу. В конце он прошептал на латыни: «In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti» — ангел коснулся своего креста на шее и покинул собор.
На улице, при свете заходящего солнца, ангел еще раз осмотрел внешний вид «Кармелитов», часть правой стены была разрушена, и сейчас велись восстановительные работы, а башня слева нуждалась в капитальном ремонте. Во многих местах отвалилась штукатурка, оставив после себя желтоватые следы. Стекла в окнах разбиты, а те, что уцелели, покрылись слоем пыли и были увешаны вуалью из паутины. Обойдя собор со стороны, где находилась небольшая пристройка музея, Ян направился к круглой площадке с парой лавок.