Тайнопись видений

Этот иероглиф появился около тысячи лет назад и считался ровесником пришествия Богов-Близнецов. Говорили, что раньше слово состояло из двух других символов и не относилось к простым, базовым, но с наступлением эпохи Близнецов знак «E» в идеограмме «EJ» – «солнце» – повернули в противоположную сторону, чтобы он смотрел не внутрь квадрата, а наружу. Так получился символ «ƎJ» – «затмение», ставший одним из основных в системе знакописи Чаина.

– Как я и думал, – прошептал Кайоши. – Нас всех связывает Черный Дракон.

Архипелаг Большая Коса, о-в Валаар,

13-й трид 1019 г. от р. ч. с.

Ох и сырятина кругом. Не лес, а болото. Да еще дураки эти воют хуже волков, мокроту разводят слезами своими. Так и заплесневеют совсем.

Генхард шумно шмыгнул носом, в который раз оглядывая мрачное сборище. Давно пора было что-нибудь сообразить. Холодина-то не на шутку разыгралась. Рукава скоро от соплей остекленеют, и едой не согреться. Последние сухари наружу повыскакивали, одни воспоминания от них остались. Желудей, конечно, погрызли, да горькие они, заразы, аж язык вяжет, и много сырыми есть нельзя: сам себя потравишь. Надо в кипятке вымочить, чтобы мягкими стали и сладкими, а откуда кипяток взять, когда и костер запалить боязно?

Генхард робел сначала, язык за зубами держал. Вроде Марх тут главный, ему и командовать. Но прятались они уже второй день, а эта Вобла правдолюбская до сих пор и пальцем о палец не ударила. Сидит, мхом прорастает.

Дело понятное. Столько лет вместе жили, а тут вдруг разошлись. Как не огорчиться-то? Генхард недолго с ними пробыл, а уж сам чуть соленую не пустил, когда его бросили почти. Все расстроились, но главная вина Мархова. Он первый сквасился, а за ним и остальные реветь начали. Один Генхард не куксился. Глядел он на хлюпиков, глядел и так рассвирепел, что не выдержал больше молчать.

– А и чего вы развылись, как по мертвым? Дураки совсем?

Никто не слушал. Вобла оперся спиной о ствол дуба, в землю смотрел и теребил травинку. Яни и Рори дуэтом причитали. Илан, как призрак, за деревьями маячил, за ним Дорри топтался. Лучше бы ягод поискали. Чего шляться без дела?

– Вы меня слыхали, нет? – рассердился Генхард. – Как по покойникам воете! Куценожка сказал, куценожка сделает! Выведет он их! И куда надо доведет! Они небось за день столько проходят, что глазом не измерить! А вы разнылись, из леса носы высунуть боитесь! Тьфу на вас! Позорище какое!

Марх зыркнул на болтуна исподлобья. Генхард к Рори отбежал: мало ли, вдруг Вобла драться полезет.

– А он дело говорит, – всхлипнул здоровяк, утирая локтем заплаканные голубые глаза. – Надо выходить отсюда. Замерзнем, или волки нас поедят.

– Вот и я про то! – поддакнул Генхард. – Как по лесам прятаться, так вы смелые сразу. Да только на Валааре даже лесов бесхозных нету. Бандюги тут бродят кучами. Это пострашнее зевак деревенских. Вы же и драться не умеете! В город надо или хоть в село.

– Ни в какие села мы не пойдем, – отрезал Марх. – Мы порченые. Мы не сможем жить среди обычных людей.

– Ах ты ж, порченые они! – всплеснул руками Генхард. – А ты на меня глянь! Один в толпе вашей! Как груздь в поганках! И ничего! Не околел!

– А ну иди сюда, груздь, я тебе шляпку-то пообломаю! Вобла до того оживился, что аж бегать за Генхардом начал, да и остальные приободрились. Яни засмеялась даже.

После пары болезненных щелбанов азарта прибавилось, и Генхард продолжил толкать вдохновенную речь:

– Тут дело такое. Надо обустроиться и деньжат как-то к весне подкопить. На них и еды закупить можно, и лошадей. Верхом-то раз в десять быстрее скакать выйдет. Прибарахлитесь, значит, и как только снег сойдет, поедете к этому Зехме. А если так и будете сидеть, одни сопли в гостинец собирать придется.

– И где мы обустроимся, умник? Ты думаешь, зайдем в любую деревню, а там уже блины пекут и печку топят в нашем новом доме?

– Нет, конечно! – Генхард руки в боки упер и всем видом показывал, что сдаваться не намерен. – Так просто это не будет. Но и не смертельно, как ты расписал. Стращаешь народ только. А я вот видел, что уродка тут кой-кому из вас перед уходом денежку сунула. Это уже не с пустыми карманами шляться!

– Сунула, – выдохнула Яни, нащупав под курткой кошелек с несколькими монетами. – Но тут совсем немножко. Купить дом нам не хватит.

– А ну и что! – Генхард скрестил руки на груди. – Зато на первый раз еды раздобыть сможем, а там я подворую, чего где плохо лежит.

– Даже не думай! – посуровел Марх.

Вороненок обрадовался. Если Вобла ему это запрещает, значит, согласен пойти.

– Да шучу я! Работу найдем. Осень же нынче – пора хлебная. Кто хоромы к зиме новые справляет, кто урожай собирает. Дел всюду полно. Иногда у хозяина и сараюшка для работников находится. Мы же не калеки какие. Справимся. Где поторгуем, а где подворуем. То есть… Ну, поняли вы меня!

– Ладно. Я пойду проверю силки, – сказал Марх. – Может, попался кто. Потом пойдем.

– Ты только смотри шкурку не подпорть! Продадим! – предупредил Генхард, внутренне ликуя.

– Хорошо, что ты у нас е-е-есть, – завыла пуще прежнего Яни, вцепившись в него. – Ты все зна-аешь!

– Хватит об меня нос свой сопливый вытирать! – смутился Генхард.

Уши у вороненка так и зардели. Он даже приобнял девчонку и похлопал по спине. Герой всегда лучше смотрится, когда кто-нибудь на груди у него ревет. И подумаешь, со всех шаек гоняли. У Генхарда теперь своя есть, и он тут самый главный. Потому как умный и выживать умеет. Так что пусть виснут на нем хоть целой толпой.

Уже вроде бы все решили, но тут Вобла с зайцем пришел, и такой спор завязался, аж до хрипоты. Давайте, говорит, в лесу останемся. Тут животины полно, прокормлю я всех. Но Генхард недаром кровей благородных. У него талант людей за собой вести, как у настоящего соахийского принца. В общем, чуть не в скулеж и слезы, зато Воблу уговорил. И не в деревню идти, а в городишко. В этих селах уж больно за новенькими приглядывают, все выуживают. Сплетников там больше, чем клещей на скотине в весеннюю пору, а работы нет почти. Столицы всякие – тоже плохо. В сердцевине богато и красиво, а по окраинам даже в ясный день вооруженной толпой ходить опасно: на каждом шагу то убивцы, то воры, то головорезы. Если лицом вышел – в рабство схватить могут. А нет, так вспорют кишки, и дело с концом.

Заночевали все же в лесу. Оказалось, что Вобла проклятый даже из сырятины костер палить умеет. Накопал трухи в пнях, грибы какие-то отодрал с деревов, сообразил одно с другим и подпалил. И такая рожа у него стала противная, как будто из-за дуба вышел соахиец и назвался Марховым батькой. И никто не заметил, что огонь – это Генхардова заслуга. Он же не дурак! Даже впопыхах догадался кресало с собой взять и кремень.

– Ишь, как мордами засияли, – пробормотал обиженный вороненок, наблюдая за просветлевшими при виде костра лицами порченых. – А без меня уже и померли бы давно.

– А какой ты хороший! – прижалась сбоку Яни. – И все у тебя есть!

– Да чего ты за меня цепляешься, как белка за орех? – проворчал Генхард, но прогонять девчонку не стал и теперь тоже щурился на пламя с удовольствием.

Когда ветки разгорелись, Марх с Иланом зажарили, не хуже охотников, зайца с желудями, и настоящая вкуснятина вышла. Генхард еще и посмеялся от души над тем, как Яни с Рори животинку оплакивали, прежде чем слопать. Марх им чуть не насильно мясо в рот пихал. Потом легли спать в укрытие, надышали и обнялись друг с другом. Вроде и тепло, а за чернодень задубели, как цуцики. Генхард раньше всех проснулся, отцепил от себя Яни, выглянул наружу и охнул. Глаза болели от белизны: выпал первый снег, и все кругом стало пушистым, сияющим, праздничным.

До нужного места целый день добирались. Сначала пару деревушек прошли, где жители подсказали, куда путь держать. Порченые на крестьян с таким страхом смотрели, что Генхард боялся, как бы не бросились наутек.