Страница 18 из 40
– Ты готова?
– Готова.
– Тогда вперёд.
Крепко взявшись за руки, мы шагнули внутрь. Я чувствовал, как Лена вся напряглась. Приведённая неведомым механизмом, дверь позади нас бесшумно затворилась. Теперь-то уж точно путь назад отрезан, окончательно и бесповоротно.
Я не знал, сколько мы так простояли. Лена до боли вцепилась в мою ладонь. Как ни пытался я что-нибудь разглядеть в этой черноте, успеха так и не добился. Чернота обволакивала нас со всех сторон, проникала в наши тела, в наши глаза, в наше сознание. В этой черноте тонули мысли, ощущение времени, пространства… А мы стояли и ждали, сами не зная, чего.
Внезапно стена перед нами раздвинулась, словно занавес в кинотеатре, и яркий свет на какое-то мгновение ослепил нас. Мы машинально шагнули вперёд, скорее повинуясь интуиции, чем осознанному решению.
А когда наши глаза привыкли к свету, мы разинули рты от изумления.
Если и есть где-нибудь на земле рай, то сейчас он был перед нами.
Inferno. Исход
1.
Холодное, скользкое, мокрое, солёное, противное, оно шлёпнулось ему на лицо, облепило липкой маской, сбило дыхание. Он машинально сдёрнул эту гадость, брезгливо отряхнул пальцы, открыл глаза и сел. И только потом проснулся.
Лист формата А4 нежно-розового цвета. Порыв ветра сначала забросил его в море, а потом вырвал оттуда, уже потяжелевший, набухший морской влагой, похожий на желеподобную медузу, и цинично швырнул в лицо спящему человеку.
Он был один на этой гигантской, простирающейся на многие километры песчаной косе, омываемой тёплым южным морем. Мягкий шелест прибоя, солёный влажный ветерок, струящийся с гор, весёлый детский гомон, обычное пляжное многоголосье, гортанные выкрики смуглых торгашей-аборигенов – всё это оказало на него усыпляющее воздействие. Он и сам не заметил, как сон сморил его.
Сколько он спал? Десять, пятнадцать минут, ну от силы полчаса. Разве это много? Однако этого короткого времени хватило, чтобы мир изменился столь кардинально.
Он сел. Пустынный пляж, совсем ещё недавно пестревший от тел сотен отдыхающих, ныне являл собой печальное зрелище. Всё его пространство, включая полосу прибоя, пляжную инфраструктуру, брошенные впопыхах шезлонги, было усеяно вот этими самыми листовками формата А4. Словно люди по воле злого мага превратились в клочки розовой бумаги.
Но он знал, что это не так. Знал, что на самом деле всё гораздо хуже. Розовый цвет всегда был предвестником несчастий и бед.
Потому что это война.
Он мельком скользнул взглядом по ещё одному листку, что случайно прибился к его плечу. Один-единственный вопрос волновал его сейчас более всех остальных: когда? Когда всё это начнётся? Как обычно, или будут какие-нибудь новые вводные? Глаз трепетно зацепился за нужное место в листовке. Сердце на миг замерло – и колом ушло в пятки. Так и есть: два дня. То есть как обычно. Ничто не меняется в подлунном мире, увы. На приведение в порядок всех своих дел даётся двое суток – после этого повсеместно начинаются военные действия. Вернее, самоистребление.
Взгляд тупо упёрся в линию горизонта, где серо-зелёное море смыкалось с мутно-молочным белесым небосводом, и скользнул выше, туда, где в зените висел блеклый жёлтый диск дневного светила, выгоревший, с размытыми контурами, застрявший в рыхлом облачном коконе, навечно сковавшем планету. Он смотрел на полуживое холодное солнце и с тоской думал о том, что в этот самый момент в ту же точку пространства, возможно, устремлены три пары глаз самых дорогих ему существ – жены и двух десятилетних сыновей-близнецов, и через этот мутный светящийся диск, как через блок-лебёдку, перекинута, может быть, единственная нить, связывающая его с семьёй. Но как далеко, как бесконечно далеко они сейчас от него!
За два дня он никак не успеет. В обычное время успел бы, а сейчас нет. Паника наверняка уже блокировала все транспортные артерии. Так было всегда. В эти смутные два дня человеческая сущность проявляется во всей своей обнажённости.
Со стороны моря доносился плеск волн, разбитых волноломом, с ним гармонично резонировали истошные вопли чаек, зорко высматривающих добычу в морской пучине.
Никогда, никогда ещё война не настигала его вдали от дома. О себе он не беспокоился: как-никак мужик, выдюжит, сумеет защитить себя. А кто защитит его семью? Когда это начнётся, каждый будет сам за себя. Да нет, какое там «сам за себя»! Каждый будет против всех. Таковы правила игры, установленные Триумвиратом.
Он заскрипел зубами от охватившего его бессилия. Сколько раз он зарекался не уезжать от дома слишком далеко, не покидать семью более чем на три дня! Всегда держал в мыслях возможность войны, понимал, что за этот короткий срок – с даты объявления войны до начала военных действий – должен обязательно успеть вернуться к домашнему очагу. Всегда жил в напряжении и ожидании, всегда был начеку, всегда рассчитывал на интуицию и едва зримые приметы надвигающегося бедствия. Девять лет уже минуло с прошлой войны, срок немалый, если сравнивать с предыдущими мирными интервалами, рассечёнными чередой краткосрочных, дней по десять-пятнадцать, войн, и в глубине его души потихоньку крепла призрачная надежда, что войн больше не будет. И вот ведь так случилось, что именно в этот момент, когда о войне он помышлял менее всего, его направили в дальнюю командировку, к далёкому тёплому морю, в маленький курортный городок, именно его, одного из лучших специалистов по деурбанизации городских поселений с численностью населения, не превышающей сто тысяч жителей.
Неделя усердных трудов пролетела незаметно, сегодня был последний день его командировки. Вся работа уже позади, до отхода поезда оставалось несколько часов, и это пустое время, не занятое никакими делами, он решил посвятить отдыху, провести на городском пляже, на который до сих пор так и не удосужился выбраться. Отдохнул, называется…
Он выругался, поднялся, отряхнулся от налипшего на тело песка и начал торопливо одеваться. Шанс вовремя добраться до дома всё-таки был – если поезд будет чётко следовать расписанию. Шанс, конечно, ничтожный, но всё же… Авось повезёт. Одно уже хорошо, что о билете он позаботился заранее. Он представил, как страждущие курортники штурмуют сейчас железнодорожные кассы! Все ведь хотят встретить начало войны в кругу семьи, чтобы вместе с родными и близкими, плечом к плечу противостоять нашествию вооружённых мародёров и алчных скальперов.
Он поднял с песка брюки, намереваясь сунуть в них ноги, и замер. Карманы брюк были вывернуты, всё их содержимое бесследно исчезло. И деньги, и документы, и, главное, билет на поезд. Пока он спал, кто-то нагло обшарил его одежду, аккуратно сложенную рядом. Воспользовался суматохой, вызванной вестью о войне, и под шумок обчистил до нитки. На душе стало мерзко и гадко.
А ведь ещё утром он предусмотрительно отвёз свой багаж – всего один чемодан – на вокзал и распорядился, чтобы его погрузили в багажный вагон! Теперь все его командировочные пожитки уедут без него. Как бы он хотел сейчас оказаться на месте того чемодана!
Ситуация резко менялась. Законным путём на поезд он теперь вряд ли попадёт. Не стоит и пытаться, там сейчас такое столпотворение происходит, что и мать родную затопчут, глазом моргнуть не успеешь. Нет, здесь нужен другой выход.
Он наскоро оделся, ещё раз с досадой похлопал себя по пустым карманам и, утопая ногами в сухом сыпучем песке, поспешил в город. Городской отдел по деурбанизации располагался в двух кварталах от набережной в отдельно стоящем трёхэтажном особнячке, выполненном в традиционном санаторно-курортном стиле, и путь до него не отнял много времени. Широко шагая, порой срываясь на лёгкую трусцу, он за семь минут домчался до пункта назначения. Однако этих семи минут ему хватило, чтобы заметить, как преобразился беззаботный доселе пляжный городок: на улицах царили хаос и смятение, люди, выпучив глаза, в панике носились взад-вперёд, волоча за собой набитые поклажей чемоданы, сумки, баулы, в воздухе висела тяжёлая матерная брань, женские причитания перемежались с детским плачем, а на углу ближайшей улицы группа каких-то молодчиков беззастенчиво обчищала припаркованный у газона автомобиль.