Страница 24 из 40
- Чего этот ученый опять приходил? - Гущин подсунул здоровенный кулак под челюсть, уперев локоть в столешницу. - Что они, гении, могут определить по трупу?
- Если очень захотят, смогут, - Туровский расхаживал по кабинету.
В углу сидел Сева Алтунин.
- Уже вряд ли, - сказал он.
- Ты помолчи, тебя не спрашивают, - грозно сказал Гущин. - Ты уже наворотил. - И снова Туровскому: "А зачем ему хотеть, этому Костюковичу? Что ему надо от нас? Чего он нос сует?"
- Занимается своим делом - наукой.
- Копает он, Олег, копает, помяни мое слово, - он зашагал по комнате. - Лучше бы Юру Зимина спас! Живой он полезный был, чем покойником в чьей-то диссертации.
- Я тебе объяснял уже, почему он уцепился за случай с Зиминым. И не шуми. Ты знаешь, с чего пошло. Вон с чего, - кивнул Туровский на Алтунина.
- Ты тоже уши не развешивай. Нам реклама не нужна. Наши заботы - это наши заботы, а для посторонних - "во дворе злая собака". Понял? Спорт дело семейное. А мы и есть семья. - Гущин замотал головой и повернулся к Алтунину. - А все из-за тебя! Съездили мы к матери Зимина, растолковали ей, что к чему, внушили, подкрепили бабками. Поставили бы Юрке памятник, и все бы пошло путем. Так нет, тебе надо было высунуться вместе со своей раздолбайкой!
- Я же говорил вам, что она слышала, - тихо ответил Алтунин. - Хотел, как лучше.
- Хотел! А чем обернулось твое хотение?! Одно зацепилось за другое вот что вышло!
- Зато теперь все в ажуре, - ответил Алтунин.
- Нет, ты видал! - сказал Гущин Туровскому. - Он еще оправдывается! Инициативный он, видишь ли! Нет чтоб посоветоваться!
- Ладно, - успокаивающе сказал Туровский. - Нечего толочь воду в ступе.
- Что Погосов? - миролюбивей спросил Гущин.
- Пока ничего, - ответил Туровский.
- Ты звонил клиентам? - обратился Гущин к Алтунину.
- Да. Приедут из Одессы, Москвы, Петербурга, Новосибирска, Днепропетровска, Киева.
- Себе оставим сколько нужно, остальное реализуем, - сказал Гущин. Представляешь, Олег, какие бабки могли сгореть зеленым светом?! - как бы напомнил он Туровскому. - Мы ведь в это всадили "зелененькие", - хмыкнул он, довольный своим каламбуром...
Прошло какое-то время с тех пор, как Костюкович был вызван к главному врачу. Объяснительную записку он написал на следующий же день, отнес в приемную и отдал секретарше. Жил в ожидании какого-то обвала, ибо знал, что главный скор на руку. Но минуло полмесяца, а ни главный, ни начмед его не теребили. Начмед при встречах вела себя так, словно ничего не знала. Два или три раза Костюкович сталкивался в коридоре и в холле с главным, но тот кивком головы отвечал на его кивок, не напоминая ни об их разговоре, ни об объяснительной записке, никакой осведомленности не проявлял и завотделением. У Костюковича с ним были хорошие отношения, и уж он-то как-нибудь предостерег бы Костюковича, либо попытался бы затеять разговор на эту тему просто из любопытства. Сперва эта неопределенность удручала, нервировала, но постепенно тревога отодвинулась в какую-то дальнюю нишу души, каждодневные хлопоты как бы замуровали ее там, заглушили. И на вопрос: в чем дело? Костюкович отвечал себе: либо главный по каким-то неведомым причинам решил все спустить на тормозах, либо все уже в облздравотделе, но там не спешат, жалоб полно, и гром оттуда может еще грянуть. "Ну и черт с ними!" - думал он...
Теперь же, когда в его руках были восстановленные стекла некропсии, все его тревоги и недоумения улеглись, уступили место веселому ожиданию, возникло даже нетерпеливое любопытство: что появится в глазах главного, когда тот увидит восстановленные стекла...
Было начало пятого, когда Костюкович возвращался домой. В подъезде он помог соседке спустить коляску с ребенком, своими ключами отпер дверь, в прихожей оставил кейс, прошел в комнату, и тут же в нос ему шибанул какой-то парикмахерский запах - резкий, сильный, но приятный. "Лосьон, как тогда в больничном тоннеле и в машине!" - вспомнил он. Из ванной доносился шум воды. Значит, Ирина дома. Он прошел в комнату, где запах ощущался сильнее. Вскоре сестра показалась из ванной, на голове у нее был тюрбан из махрового полотенца. Костюкович потянул носом.
- Не принюхивайся, - сказала сестра, сняв тюрбан и вытирая волосы. Это от меня, наверное, еще разит. Мыла голову, чтоб избавиться от этого аромата... Сейчас просушу немножко феном и сядем обедать... Сумасшедший Погос выплеснул на меня полфлакона лосьона!..
За обедом она рассказала. Пошла к Погосову, отнесла ему проспект симпозиума. На столе у Погосова стояла недопитая бутылка коньяка и небольшая, обтянутая целлофаном красивая коробка. Поняла - туалетная вода. Он поймал взгляд Ирины, задержавшийся на коньячной бутылке, на двух рюмках и двух маленьких чашечках с кофейной гущей на дне, рассмеялся:
- Гость был... И вот... Красивая? - он вертел в руках коробку с лосьоном, затем стал читать надпись на фирменной этикетке: "Шанель "Эгоист". Париж". Вот дизайн, а! Лизнуть хочется, так вкусно сделали.
- Сколько ж ты отвалил? - спросила она.
- Это подарок, Ира. Но зачем он мне? Возьми себе. Я ведь не пользуюсь.
- Во-первых, подарили тебе. Во-вторых, это мужской, - ответила она.
- Сейчас понюхаем, что это такое, - и стал резко срывать целлофановую обертку с флакона. Руки у него тряслись, и она поняла, что он пьян. Не успела ничего сказать, как он нажал на колпачок на горлышке флакона и окатил ее одежду струей, затем как из огнетушителя стал поливать ей голову, смеясь: - Ничего дождик!
- Ты с ума сошел, Погос! Что ты делаешь! - увертываясь, чтоб шипящая струя не попала в глаза. - Я же провоняюсь насквозь! От меня в трамвае будут шарахаться...
- Поэтому я мыла голову, - закончила сестра. - Иначе тебе пришлось бы противогаз надеть.
- Выгонят когда-нибудь твоего Погосова из института за пьянство, сказал Костюкович.
- Директор без него шагу сделать не может, души в нем не чает. Без погосовской лаборатории институт можно закрывать. А лаборатория эта и есть сам Погос. Он тянет наиболее интересные разработки и самые трудные хоздоговорные темы...
19
В конце рабочего дня, когда Левин уже собирался домой, позвонил Чекирда: