Страница 44 из 50
N = N0 + 332008140
День текущий: 11,5671703 апреля,
или 12 апреля, 13 час 36 мин 43,51 сек
Сменилась «сотка» – это показали табло времен на всех этажах и во всех помещениях, от проходной до крыши; в кабине этого счета не было. Понимали только, что время внизу замерло; продолжался тот же цикл миропроявления.
– Все-таки Меняющаяся Вселенная название не из самых удачных, – сказал Пец.
– Это мы впопыхах. Разве наша обычная Вселенная не меняется? Только что темп не тот.
– Ну… давайте: Быстро Меняющаяся Вселенная, – предложил Корнев.
– БМВ. Марка немецких мотоциклов, – поморщился Валерьян Вениаминович.
– Событийная Вселенная, – подал голос Любарский, – СВ!
– Ага, это уже ближе! – поднял палец директор.
– Ха! Спальный вагон… Мерцающая Вселенная, – сказал Александр Иванович.
– Тогда и название менять не надо: MB и MB.
Все трое негромко рассмеялись.
N = N0 + 332008140
День текущий: 11,5671705 апреля,
или 12 апреля, 13 час 36 мин 43,53 сек
Тот же цикл, но другая стадия его.
Кабина замерла на предельной высоте. Корнев выключил ненужные приборы, их подсветки и индикаторы погасли, установилась полная темнота. И в ней они увидели, как «мерцания» над прозрачной крышей кабины расплываются, образуют в ядре сплошной колышущийся блеклый комок – и как он тускнеет, растворяется в ночи.
– Та-ак, – с досадой молвил Корнев, – прибыли к самой паузе.
…Это было первое, что установили, – существование неких вселенских циклов. Пец, поклонник древнеиндийской философии, отождествил их с «кальпами», циклами миропроявления, днями и ночами первичного вселенского существа Брахмо (он же Брама и Брахман). При взгляде с крыши эти циклы следовали десять-двенадцать раз в минуту – когда чаще, когда пореже. При этом яркие выразительные «мерцания» составляли малую долю цикла. В черных глубинах ядра (как правило, всякий раз на новом месте) зарождалось округлое голубоватое сияние; оно расширялось, охватывало изрядную часть ядра и одновременно накалялось; равномерный накал вдруг свертывался в ослепительные «вихринки», «штрихи» и «вибрионы» – в галактики и звезды.
Затем, посуществовав, все рассасывалось и исчезало во мраке паузы. На высоте, куда они забрались, она могла тянуться сотни часов.
– Придется пятиться, здесь не пересидим. Не отработано это у вас, – с неудовольствием заметил Валерьян Вениаминович.
– Есть, капитан! Виноват, капитан! Исправим, капитан! – по-боцмански рявкал Корнев, нажимая кнопки и щелкая тумблерами.
Александр Иванович, как ни странно, не ввязывался в дискуссии о природе «мерцаний». Во-первых, он давно раскусил Мендельзона – что для того выставление поперек всему своего мнения было способом самоутверждения, а в какой мере это способствовало истине и делу. Бор Борыча не волновало. Во-вторых, для самого Корнева вопрос не был открытым: с первых слов Пеца на совещании он уверился, что в Шаре именно галактики и звезды, что там живет и дышит Вселенная – вечность-бесконечность!
Тогда он комментировал новость весело, со смехом. Но это был, что называется, видимый миру смех сквозь незримые ему слезы. В душе было холодное кипение. Не он, создавший аэростатную кабину и первым поднявшийся в ней к ядру, пришел к потрясающей расшифровке «мерцаний», даже не Толюня, не другие питомцы, а случайный астрофизик в компании с Пецем. Опять унавозил почву для других!
«Занесся, самообольстился, почил на лаврах! – думал Александр Иванович, бледнея от гнева на себя. – Я, мол, такой-сякой значительный, кабинет имею, персональную машину, орден, секретарей… Значит, умный и все постиг. Куда к черту! Вот и получил. И перед глазами ведь было! Телескоп в кабине установил – чтобы экранную сеть за Шаром разглядеть. Не Вселенную, а проволочки за ней, мелкач распро… – Думать так было чуть ли не физически больно, но он истязал себя дальше. – А ведь сам себе внушал – на пути из Овечьего после той грозы: насчет безграничной смелости мысли, которой только и можно познать и покорить Шар… помнишь, гнида, помнишь?! И выходит, не хватило ни смелости, ни мысли, ни воображения. Ух ты!..»
Словом, ушибла и его Меняющаяся Вселенная, она же Событийная и Мерцающая. С того дня серыми стали для Александра Ивановича еще недавно заполнявшие его душу проблемы башни, в ядро Шара уносились его мысли и мечтания.
– Слушайте, – говорил он и на НТС, и Пецу или другим руководителям, и в лаборатории MB (которая чем далее, тем больше становилась думающим клубом, куда каждый приносил суждения и идеи), – слушайте, но ведь Шар со всеми своими тысячами физических мегапарсеков внутри – все-таки шар. Компактное пространственное образование поперечником четыреста пятьдесят метров. Мы его уловили проволочными сетями, приволокли сюда, привязали канатами к трубам. Можем, если пожелаем, отвязать, таскать – как детки разноцветные надувные шарики на Первомай… Со всеми вселенными, что в нем, понимаете?
– Так уж и можем, – возражал Зискинд или кто-то из архитекторов, – а башня?
– А что башня? Аккуратно поднять Шар вверх – она и не шелохнется. Останется стоять дура дурой. Она принадлежит Земле. А галактика в ядре принадлежит Шару. А он принадлежит нам!
– Ты куда гнешь, скажи прямо? – не выдерживал Васюк-Басистов или кто-то еще.
– А туда и гну, Толюнчик, – (или Буров, Бармалеич, т. п.), – что раз мы по-настоящему открыли Шар, надо по-настоящему его и осваивать. Ускоренное строительство, всякие испытания и проекты в НПВ – семечки, пройденный этап. Этим мы доказали, что в неоднородном пространстве-времени работать и жить можно… в чем, кстати, никто особенно и не сомневался. Теперь надо внедряться в Шар!
– Как? – вопрошали. – Запускать в него спутники? Космонавтов?
– Здесь картина тяготения неблагоприятная для запусков, – замечал Мендельзон или кто-то из его отдела. – Запустить, собственно, не штука, только обратно не вернется.
– О чем вы говорите, товарищи? – тревожно озирал всех Альтер Абрамович. – Надо доставать космодромное оборудование? Пусковые ракеты? Космические корабли «Союз» и орбитальные станции «Салют»? Вы это всерьез?..
– Действительно, о чем вы говорите! – широко раскидывал руки Корнев. – Видите, какое у вас ординарное мышление: в самый обрез для однородного пространства – да и то на рядовых должностях. Ракеты, спутники!.. У нас должен быть свой путь к звездам – к нашим звездам!
– Какой?! – вопрошали.
– Ну вот. пожалуйста! – Теперь Александр Иванович вскидывал руки и воздевал очи горе. – Да если бы я знал, то зачем тратил бы время на неинтересные разговоры с неинтересными людьми, домогался бы от вас проблесков мысли!.. Надо думать, искать и найти этот путь! А для этого и мне, и вам, и даже Валерьяну Вениаминовичу, который вот сидит молча, но, я уверен, глубоко взволнован своим вторым открытием Шара, – всем необходимо перестроить свое мышление. В том именно плане перестроить, что Шар – и чепуховина размером в полкилометра вместе с сетями и башней, и необъятный мир чередующихся во времени вселенных. Должно что-то открыться, должно, я чувствую!
Даже на деловитых НТС после пламенных речей главного все затихали. Но – шли сообщения с уровней, звонки извне, на экранах разворачивались ситуации, требующие вмешательства и решений, – башня брала свое, жизнь брала свое.
Думали, делали… Отличился главприборист Буров, тот нерадивый в обеспечении НПВ специальной аппаратурой завлаб – молодой, толстощекий и скуластый. Его романтическую душу не могли увлечь поделки ради экономии бетона, погонных метров сварочного шва или его оптимизации, блошиных скачков вертолетов около башни. И только когда добрались до звезд, когда он сам поднялся в кабине и узрел голубые вселенские штормы, вихри и звездные вибрионы – душа его пробудилась, проблема видения в неоднородной вселенной встала перед ним в полный рост.
//